— Тебе просто надо забыть о ней, переключиться. Сходи в клуб, найди другую, а завтра мне спасибо скажешь, — подношу стакан к губам и отпиваю, чувствуя как виски обжигает пищевод. Приятное расслабление растекается по венам, и я прикрываю глаза. Меня жестко рубит. А все потому что вчера всю ночь, точнее ее остаток не смыкал глаз.
Ангел оказалась невинной, видимо этот уебок не брал ее в задницу, и я сделал это впервые. Хотя с этой сучкой нельзя знать наверняка. Она слишком опасна, чтобы терять с ней рядом бдительность и уж тем более позволять себе быть в чем-то уверенным.
Но эта ее трогательная доверчивость, когда выгибалась, позволяя исследовать упругое колечко ее аккуратной попки, действовала как самое крепкое бухло. Дурманила разум, пьянила, лишала остатков самообладания, превращала в животное, которое хочет только одного — обладать её телом.
И я срывался. Брал, сжимал, мял, неимоверным усилием сдерживался, когда она молила быть нежнее. А она молила. Скулила, закусывала губу, но все равно выгибалась, потому что вопреки угрозам я нежно и без нажима разрабатывал ее попку, играя с ней пальцем, потом двумя. Давал ей привыкнуть к ощущениям. Они острее, теснее, но ярче. И я видел, как ее ведет от них. Как до побелевших следов закусаны губы, как простыни скомканы в кулачках. Как бедра раскраснелись от моих шлепков. Но она не прерывала.
Потому что это для нее впервые. И как огонь для красивой бабочки — хочется узнать его от начала и до конца. Пустить по венам. Стать частью его. Раствориться в нем.
А эта бабочка была дерзкой и до безумия любопытной. Она самозабвенно отдавалась, исследовала, позволяла делать с ней то, что…
— … пробить адрес, только чтобы без шума?
Сморгнул видение раскрасневшейся Ангелины на черном шелке простыней и перевел взгляд на Рустама, который кажется задал вопрос.
— Блядь только не говори, что не слушал.
Брат глянул на меня укоризненно щурясь, но наш разговор был прерван громким хлопком долбанувшейся о стену двери. Ангелина толкнула дерево с такой силой, что то треснуло о бетон и отскочило обратно, благо она уже отступила, точнее влетела в комнату с видом грозной воительницы, готовой подвесить меня за яйца.
— Что это?
55
Швыряет какой-то предмет на столик между нашими креслами и встает спиной к камину. Изгибы ее пленительного тела просвечивают сквозь белоснежную ткань моей рубашки, и я с трудом подавляю желание подняться, сгрести ее в объятия и унести в спальню снова оставив выяснение отношений до лучших времен. — Ты…
— Тсс… — Отставляю стакан, украдкой бросив взгляд на Рустама. Тот слегка напряженно смотрит на воинственную богиню, уперевшую руки в бока. — Не знаешь, что это?
Издевательски веду бровью, глядя на черный кожаный ошейник, украшенный стальными шипами по периметру. Намеренно дразню ее, потому что ловлю кайф от каждого мятежного взгляда этой бестии. Ангелина тяжело дышит, длинные волосы растрепаны, а глаза этой пантеры мечут молнии, которые явно предназначаются мне.
Стояк дернулся.
— Ты сказал, привезешь мне мои вещи, — терпеливо, насколько позволяют натянутые струной нервы делает акцент на слове и тыкает миниатюрным пальчиком в сторону ошейника. — Это не они.
Выстреливаю рукой и поймав хрупкую кисть дергаю Ангелину на себя. Она не ожидает и падает на мои колени, упершись руками в мою грудь. Не происходи наша перепалка на глазах у моего друга, я бы уже трахнул эту сучку, но не было никакого желания делиться ей с Русом. При мысли что он увидит это тело без рубашки кровь вскипала и появлялось стойкое желание отпиздить друга.
Моя. И ничья больше.
— Я сказал, что привезу тебе вещи, которые ты можешь носить дома. Речь шла не об одежде.
Кошачьи глаза загораются золотом, и Ангелина поджимает пухлые губки явно с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться.
Чувствую тепло ее кожи ладонями и медленно скольжу по пояснице к попке, и тут же понимаю, что моя жена сейчас абсолютно голая под этой белой тряпкой от прада.
— Ты меня обманул. Обещал отпустить, но утром…
— Подожди… — перебиваю, бросая взгляд на Руса, и тот немедленно поднимается и под предлогом покурить выходит из кабинета, закрыв за собой дверь. — Я обещал, что если мне понравится трахать тебя, я подарю тебе свободу, так? — Прекрасно понимал, что она расценит мои слова по-своему. Но ведь я не уточнял, что отпущу ее на все четыре стороны. И не строил иллюзий по поводу ее податливости в постели, понимал — она делает это не из симпатии ко мне. Это единственная ложка дегтя за вчерашнюю ночь, но думать об этом не хотелось. — Я отпустил охрану, ты теперь можешь перемещаться по дому и даже гулять в саду. Чем ни свобода?
— Ты забрал мою одежду! Наврал, что отпустишь! Обещал, что отдашь мои вещи, а привез набор шмотья из секс-шопа! Ты просто лицемерный мудак, ясно! — пытается встать, но крепче сжимаю, не позволяя подняться с моих колен. — Пусти, я заору!
— Ори, — спокойно тяну, и это ее отрезвляет. — Дома никого нет, Рус тебе не поможет, горничных я отпустил. Давай не стесняйся. Жги!
Рычит, замахивается, но перехватываю ее руки не позволяя ударить. Кровь вскипает, и ярость начинает медленно застилать глаза, и проникать в вены.
— Не смей… — сжимаю сильнее, рыча как одержимый, — поднимать на меня руку. Или забыла, что я обещал сделать с тобой за это?
Тяжело дышим и не отрываемся друг от друга, прожигая взглядами. Молчим. Будто ждем. Кто первый сорвется.
— Арман, тут такое дело… — Рус едва успевает распахнуть дверь, как в нее влетает розовый вихрь, заставивший меня разжать руки, а Ангелину вскочить с моих колен и отступить, едва не сгорев в пламени камина.
— Кристина? — только и успеваю выдохнуть, когда младшая сестренка повисает на моей шее, прижимаясь насколько хватает сил.
— Я соскучилась! В школе ушли на каникулы на неделю раньше, и я сразу прилетела, папа сказал ты дома…
56
Наши взгляды сталкиваются, и Арман обращается к сестре, продолжая смотреть на мое раскрасневшееся лицо.
— Детка, поднимись к себе, Рустам поможет тебе с вещами, а я присоединюсь к вам через минуту, — не отрывая от меня глаз, целует сестру в лоб и та кивнув так же стремительно вылетает из комнаты, оставив после себя легкий хаос в наших мыслях.
— Значит, сестра… — припоминаю, что на том приеме Инесса говорила, что Хасанов холостяк с двумя детьми. — Бедная девочка.
— Не смей, — пулей соскакивает с кресла и нависает надо мной, отчего машинально отступаю, но Арман ловит меня, не позволяя поджариться в камине. — Не подходи к ней. И не разговаривай. Иначе пожалеешь.
Жар от пламени обжигает голые икры, и я жалею, что не нашла ничего лучше, кроме как вырядиться в рубашку этого мудака. Мою-то одежду он забрал, пообещав, что мне доставят новые вещи, которые я смогу носить. Ага! Состоящие из черных ремней и ошейника.
