Ух, какая злючка. Мне нравится. Будто ревнует.
— Она ее уже в полной мере познала, — поглаживаю подрагивающую ладонь большим пальцем. — Да и кто говорит о бесполезных подарках? Я слышал, тебе нужен халат.
— Только халат? — строго спрашивает малышка, веселя меня своим грозным видом.
— Допустим, — киваю я.
Хмурится. Не хочет соглашаться, хотя мы оба понимаем, что я могу исполнить задуманное даже без ее на то согласия.
— Ну же, позволь мне удовлетворить свое мужское эго перед твоим мужем, — использую дополнительный козырь. — Я ведь только из-за тебя промолчал за столом, тогда как планировал вышвырнуть его из своего дома. К тому же этот мерзавец почему-то оставил свою жену без подарка. Почему, Сонь?
Чувствую, как ее пальчики в моей ладони напрягаются.
— Почему, Соня? — требую я, стараясь не превышать морально допустимых децибел в присутствии спящего человека, однако голос рокочет по машине. — Почему ты все еще не развелась с этим уродом? Я ведь тебя еще на свадьбе от него спасал…
— Молчи-те, — шипит она, выдергивая все же свои руки из моих.
Воровато оглядывается. И отворачивается к окну.
Вцепляюсь двумя руками в руль, и слышу, как кожаная оплетка скрипит под пальцами. Не сдается. И не сдастся же просто так, упрямица! Мне нужен куда более серьезный козырь, чтобы заполучить ее.
Паркуюсь у ЦУМа, как раз когда отец подает голос с заднего сиденья:
— О, так мы уже и приехали, — бормочет он. — Сонюшка, видела кремль?
— Да, пап, красиво очень, — бормочет, даже толком не поворачивая головы, потому что кремль ей виден только из моего окна. — Пойдем гулять?
— Ну, пойдем, — выдыхает Федор Михалыч. — А наши потом и подоспеют.
Выхожу из машины, чтобы помочь Соне выбраться, но упрямая девчонка, как всегда спешит выпрыгнуть из высокого внедорожника, не дожидаясь моей помощи.
Бросает на меня недовольный взгляд, и протягивает руку отцу.
— Холодновато сегодня, — ворчит отец, оглядывая Соню. — Говорил ведь, куртку потеплее взять!
— Я ж в ней в огород хожу, — утыкаясь в плечо отца, бормочет Соня, очевидно желая, чтобы я не услышал.
— Надо было хоть у Галки попросить чего потеплее, — продолжает отец, явно раздумывая, как бы поступить, чтобы его дочка не замерзла.
— Федор Михалыч, если вы не против, я сейчас же исправлю это недоразумение, — усмехаюсь, кивая на ЦУМ. — Наши барыни ведь все равно хотели по магазинам пройтись, почему бы с этого не начать?
— Да не нужно мне ничего, — фыркает Соня, пытаясь одернуть отца в сторону кремля.
Но старик как непоколебимая скала. Смотрит на меня долгим взглядом. И молчит.
— Пап, пойдем, — не отстает упрямая малышка, продолжая нашептывать молчаливому родителю: — Тут же наверно все очень дорого.
— О ценах не беспокойтесь, — тут же добавляю, наконец понимая, почему старик замешкался. — Это я беру на себя.
— Подарки? — коротко спрашивает он, едва заметно щурясь.
Киваю:
— В благодарность за прекрасный завтрак, — улыбаюсь я.
Отец переводит взгляд на Соню, очевидно оценивая, каковы у нее шансы не замерзнуть, если останется в таком виде.
— Значит, решил Генку осадить? — вдруг выдает он.
— Папа!
— В том числе, — решаю не отпираться, так как старик вполне мог слышать обрывки нашего разговора в машине. — Как бы то ни было, я из лучших побуждений.
— Охотно верю, — кивает он, отцепляя от себя дочку. — Не покупай слишком дорогое, чтобы и эту девицу не избаловать.
Он передает мне Сонину замерзшую ладошку, и, сложив свои руки за спиной, удаляется прогулочным шагом в направлении кремля.
Соня глядит ему вслед растерянным взглядом, и наконец поднимает на меня свои замёрзшие, слезящиеся от ледяного ветра глаза. Сжимаю ее пальчики теснее в своих ладонях.
Ощущение, словно мы у алтаря стоим, — приятное.
27. ОН
— Значит, чтобы ты беспрекословно стала моей, необходимо, чтобы твой отец лично мне тебя передал из рук в руки? — ухмыляюсь я.
— Этого никогда не произойдет! — отрезает.
— Уже произошло, — приподнимаю брови, сжимая ее замерзшие пальчики в своих ладонях. — Вот прямо сейчас!
— Речь только о магазине! У меня топографический кретинизм, вот он и отдал тебе мою руку, чтобы я не потерялась там!
— Перестань, Сонь, — прошу уже в который раз. — Перестань решать за других. Престань заботиться о других больше, чем о себе.
— Да я только о себе может и думаю! — взрывается она, выдергивая свои руки из моих.
Разворачивается и направляется в ту сторону, куда удалился ее отец. Ловлю тонкое запястье, и увлекаю за собой в обратном направлении:
— О себе она думает, конечно, — фыркаю.
— Мне ничего от вас не нужно, Роман Валерьевич!
— Себя не жалко, так хоть малыша не морозь!
Входим в просторный холл торгового центра, и я чувствую, как Соня выдыхает, очевидно, сумев расслабиться, когда удалось спрятаться от пронизывающего до костей ветра.
Не сбавляя шага, направляюсь к бутику Прада. Надеюсь, Соня не знакома с этим брендом, иначе же непременно закогтится еще на входе. Но судя по тому, что мы проходим мимо стеклянных витрин, и я не чувствую особого сопротивления, ей огромная вывеска ни о чем не говорит.
Удивительная.
Галя бы начала пищать от счастья еще у дверей, а эта — мало того, что не знает, так если узнает — того и гляди сбежит.
Надо бы уберечь ее от созерцания ценников, иначе придется ей попросту свое пальто отдавать, лишь бы моя упрямица не замерзла.
— Выбирай! — велю я, останавливаясь посреди зала. — На что глаз ляжет, то и берем. Чтобы отец долго не ждал.
Слышу, сдавленный смешок, и удивленно оборачиваюсь:
— Чего?
— Магазин кажется таким расфуфыренным, а куртки такие же, как у нас на рынке, — Соня указывает на одну из вешалок.
— Не нравится?
— Почему же? — пожимает плечами. — Вот тот пуховик вроде ничего. У меня был такой пару лет назад.
Пытаюсь сдержать смех, но это плохо выходит. И я буквально захожусь хохотом, как раз когда к нам подходит менеджер:
— Может вам что-то подсказать?
— Да, пожалуйста, — пытаюсь угомонить приступ неуместного веселья. — Подскажите, почему у вас ассортимент как на блошином рынке?
Получаю ощутимый тычок в бок от Сони, и понимаю, что пора закругляться с шутками. Она покраснела до корней волос.
