— До недавнего времени я и сам не знал, что помню многое. Но когда увидел тебя, уже взрослой, на той дурацкой вечеринке, сразу припомнил очень много и забыть не получается. Как ни старайся…
Осушаю бокал и аккуратно ставлю его на тумбу возле кровати.
— Ты сказал, что это твоя квартира.
— Да, та самая, в которой делали ремонт, пока я в доме Клима жил. Сейчас ремонт закончен.
— Ты здесь часто бываешь? — спрашиваю ненароком.
Не надеюсь на честный ответ. Но внезапно Хан отвечает:
— Да, крошка, я частенько здесь ночую.
— Ну да, — выдавливаю смешок. — Это логово мачо, который меняет женщин, как перчатки. Сколько женщин кувыркались с тобой на этой кровати?
— Ни одной, — прищуривает глаза, глядя пристально мне в лицо. — Это моя берлога.
— Оу, ты привёл меня сюда. Это что-то должно значить.
— И ты лежишь на моей кровати, а сам я спал в зале. Да, это точно что-то должно значить.
— Например?
— Боюсь сорваться. Приклеиться к тебе на сутки или даже больше, на всю оставшуюся жизнь.
— Ещё чего, — фыркаю я. — В вашем распоряжении только семь ночей, Темирхан Абдулхамидович. О большем речи не шло!
— Вредина. С тобой никогда не было просто, а сейчас — так вообще, — вздыхает Хан и собирается уходить.
Я не должна его удерживать, но внезапно нахожу ещё один предлог начать разговор:
— На мне мужская футболка. Ты меня раздел?!
— Да, не спать же тебе в джинсах и растянутой кофточке.
Я глубже зарываюсь под одеяло, только сейчас понимаю, что Хан раздел меня до нагиша, а потом надел футболку: на мне нет трусиков.
— Наверное, я попрошу тебя отвернуться. Мне нужно в душ.
— Вставай. Футболка на тебе как платье, — разрешает Темирхан. — Я буду в зале. Зови, если что…
Закатываю глаза от его зашкаливающей самоуверенности, но ведь он не рисуется передо мной.
Он был таким всегда — харизматичным, грубоватым, уверенным в себе и очень умелым мужчиной.
Ванную комнату я нахожу без труда и там полным-полно мужских бритвенных принадлежностей, гели для душа с резким, пряным брутальным ароматом.
Пользуясь случаем, я придирчиво изучаю полки, но не нахожу ни одного следа присутствия женщин: ни зубных щёток, ни расчёсок, ни случайно забытых мелочей вроде колец или серёжек.
Даже полотенца — тёмно-серые и немного колючие, пахнущие лишь порошком для стирки, без отдушек кондиционеров.
Приняв душ и освежившись, я возвращаюсь.
Нужно пройти через большой зал и не заметить Темирхана. Но он такой большой, что сложно не обратить на него внимание. К тому же я бы и с закрытыми глазами поняла, где он находится.
Я чувствую его, как магнитная стрелка компаса чувствует север.
Я твёрдо намерена его не замечать и не останавливаться. Но…
— Ди, — зовёт Темирхан. — Постой.
— Уже поздно, Хан. Наверное, ты очень рано встаёшь. Спокойной ночи…
Я закрываю дверь, с бешено бьющимся сердцем и прислоняюсь спиной к гладкой поверхности.
По ту сторону раздаются шаги. Я слышу, что Темирхан замер неподалёку.
— Я уже ложусь в кровать. Иди к себе, Хан!
— Зря ты меня гонишь прочь, — вкрадчиво отвечает Темирхан. — Я стал твоим первым мужчиной. Понимаешь, что это значит? Я же теперь от тебя не отстану.
— Семь ночей…
— Да нахуй эти семь ночей. У нас может быть и двадцать семь ночей, и тысячу семь… Вся жизнь может быть нашей! — бьёт кулаком по двери.
Я зажимаю рот ладонью, чтобы не разрыдаться в голос. С трудом удерживаю слёзы.
— У тебя своя жизнь, Хан. Она рядом с женой и сыном.
— Диана, ты нужна мне. Ты. Всегда была нужна, — говорит с мукой в голосе.
Считаю удары сердца.
Оно не грохочет, не бьётся, но подозрительно замолкает.
Словно застыло.
Собираюсь с силами, чтобы сказать:
— Я дам тебе лишь то, о чём договорились. Семь ночей. Это моя плата за твои услуги. На большее не рассчитывай. Говоришь, что я тебе нужна?! Но однажды ты мне уже сказал, что не оставишь сына без отца. То есть не бросишь семью. А я… я не согласна быть любовницей. Всё или ничего.
* * *
На следующее утро я просыпаюсь от звуков работающей кофемолки и долго лежу, приводя в порядок свои мысли и чувства.
Под одеялом очень тепло, в квартире Хана сугубо мужская атмосфера, но мне не привыкать: я много лет прожила лишь с папой, а о маме сохранилось много воспоминаний, но все они — детские, по большей части.
Мысль о маме снова возвращает меня на исходную, к словам отца о том, что Хан заглядывался на Лейлу. Отрезвляет и заставляет подняться.
Часть меня считает, что нужно поговорить с Ханом на эту тему.
Но другая часть, состоящая из обид и уязвлённой гордости, требует остаться в стороне и вообще не показывать слабость перед этим мужчиной.
Как бы то ни было, сон уже испарился, и я направляюсь в душ, думая, что пропахну запахами мужских уходовых средств надолго.
Немного смущает факт, что на мне нет белья. В футболке Хана, пусть даже длинной, доходящей мне до колен, я буду чувствовать себя уязвимой и доступной.
Поэтому снимаю с крючка мужской банный халат и много времени трачу на то. чтобы подкатить рукава.
Однако разница в росте между мной и Ханом очень велика, поэтому полы халата волочатся за мной по паркету.
Захожу на кухню. Хан стоит у плиты, приветствует меня, не поворачиваясь.
— Доброе утро. Я буду варить кофе. А ты чем завтракаешь?
— Навряд ли у тебя есть что-нибудь для завтрака… В твоей холостяцкой берлоге.
Хан молча открывает дверцу холодильника, демонстрируя мне набор продуктов, часть из которых может долго лежать и не портиться. Яйца, сыр, сгущённое молоко, тушёнка, сухарики…
Прячу улыбку в сторону, потому что когда уезжала в летний лагерь, ещё в школе, потом по возвращению в холодильнике нашего дома был похожий набор продуктов.
Может быть, все военные мужчины непритязательные?
— Ну так, что молчишь? Завтрак?
— Давай кофе, если есть сахар, конечно.
— Я пью крепкий, — предупреждает Хан. — Может быть, тебе стоит поесть на завтрак что-нибудь другое? Типа омлета?
— Ничего страшного. Я не в ресторане, так что выбирать не буду.
Через несколько минут Хан сдвигает турку с плиты и нацеживает кофе в две крошечные чашки. Судя по цвету напитка, там реально ударная доза горького, чёрного кофе.
