Может, разлука отразит какие-то чувства? Я давно его знаю. Он всегда был рядом и помогал чуть что… Возможно, я буду по нему скучать? А потом привыкну, возникнет какая-то любовная привязанность… Главное, он хорошо относится к Мише, а Миша к нему.
— Мам, мам, — зовет сын. — Мы летим!!!
За своими мыслями не заметила, как самолет набрал высоту.
— Да, летим, — улыбаюсь так же широко и искренне.
— Уже можно отстегнуть? — спрашивает, показывая на ремень. — Я хочу встать и походить.
— Лучше не нужно, медвежонок. Смотри в иллюминатор.
— Нам лететь не меньше двенадцать часов, ты же не собираешься все это время держать ребенка пристегнутым? — низкий голос Тихомирова не просто вмешивается в наш с сыном разговор, по ощущениям, он словно врывается в наш мир.
Не знаю, почему он вдруг решил обратить на нас внимание. Возможно, заволновался, что Миша будет всю дорогу болтать. Люди, у которых нет детей, и которые, зная имя малыша, упорно называют его «ребенком», часто боятся, что их покой нарушит «чужое потомство».
Не хочу опускаться до грубости, а рвется почему-то именно она. Предпочитаю игнорировать неуместный вопрос, как Тимур игнорировал до этого нас. Он прищуривается, а потом просто опускает взгляд в телефон. Вскоре и вовсе втыкает в уши айрподсы.
Наконец, мы с Мишей можем спокойно разговаривать.
— Артур поругался с ним, потому что он злой?
Хоть Тихомиров и не слышит, мне, конечно же, неловко. Убедившись, что он продолжает что-то листать в телефоне, тихо задаю сыну встречный вопрос:
— Почему ты решил, что они поругались?
— Так бабушка сказала, — и отворачивается к иллюминатору. — Я ничего не вижу, — грустно вздыхает.
— Бабушка не так выразилась.
— Как это?
— Бывает такое, что говоришь совсем не то, что думаешь.
— Это когда врешь? Бабушка не врет.
— Нет, конечно. Но иногда так получается, что используешь не те слова, которые хотел бы. Не успеваешь подобрать правильные. Артур с Тимуром не ругались. И он не злой. Просто, — незаметно бросаю на Тихомирова еще один взгляд и понижаю голос, — считает себя слишком крутым.
Тихонько смеюсь, и Миша со мной.
Вскоре сын засыпает, и меня тоже начинает морить. Убедившись, что его ремень плотно сидит в замке, позволяю себе откинуться в кресле и закрыть глаза. Не знаю, сколько минут или часов сплю, но именно после пробуждения является худший мой кошмар.
Миши рядом нет.
10
Птичка
Миши нет. Его просто нигде нет! И Тихомирова тоже, словно катапультировался. Ничего не имею против, конечно… Но не с моим же сыном! Щипаю себя за руку в надежде, что все еще сплю. Но ничего не происходит. Я не просыпаюсь. Отщелкнув ремень, подрываюсь на ноги. Однако не успеваю сделать ни шагу. Открывается дверь уборной, и оттуда выходит Миша, а за ним следом — Тихомиров.
Облегчение скатывается по телу горячей волной. Но меня по-прежнему трясет от переживаний. Я все еще готова раскричаться, словно сигнализация в швейцарском банке.
Когда Миша добегает до меня, приседаю перед ним на колени и будто невзначай обнимаю, сдерживая безумное желание прижать изо всех сил.
— Почему ты не разбудил меня, сынок? — стараюсь не выдать медленно отступающей паники.
— Бабушка говорит, ты мало спишь, и будить нельзя. Я хотел потерпеть, но ты та-а-ак долго спала, что я уже не мог…
— Какие глупости, — быстро шепчу, еще слегка задыхаясь. — Конечно, можно будить! В любое время. Слышишь меня, медвежонок? Нет никакого «нельзя». Хотя нет, терпеть нельзя! В следующий раз, пожалуйста, сразу же меня разбуди. Запомнишь, малыш?
— Хорошо. Но это уже второй раз, как Тимур мне помог, — важно выговаривает Миша, а я лишь моргаю. — Я тут до-о-олго гулял по салону, смотрел на все, в кабине пилота был, покушал, попил сок и снова захотел в туалет.
Сколько я спала? Тысячу световых лет, что ли?!
— Эм-м… Ты, наверное, устал. Иди, посиди немного на своем месте. Я сейчас приду, — сын не горит желанием возвращаться в кресло, но все же послушно кивает и садится. Переведя взгляд на Тихомирова, пытаюсь звучать так же спокойно, как до этого: — Можно тебя на пару слов?
Не дожидаясь ответа, направляюсь в хвост самолета. Чувствую, что Тимур следом двигается, и все равно немного теряюсь, когда оборачиваюсь, а он, будто не зная границ личного пространства, подходит слишком близко и нависает надо мной. Мало того, что приходится голову задирать, чтобы смотреть ему в лицо, так еще дышу этим раздражающим все мои рецепторы парфюмом.
— Зачем ты это сделал? — выпаливаю сердитым шепотом.
— Твой ребенок хотел в туалет, я должен был позволить ему уссаться?
Стоит ли отмечать, что после этого вопроса и очередного обезличивания я прихожу в бешенство? Официально — я готова его ударить.
— Ты должен был меня разбудить! А не водить Мишу по всему самолету, зная, что я не разрешала этого делать!
— У тебя что-то с головой, Птичка, — замечает Тимур как бы между делом. Я киплю, а он, разговаривая со мной, словно делает мне одолжения. Мудачина! — Опекаешь пацана, будто параноик.
— Даже если и так, тебя это не касается. Потому что, да, ты верно говоришь — это мой ребенок, — задыхаюсь от злости. — А ты не знаешь, что такое быть родителем! Ни за кого не несешь ответственности! Не можешь адекватно оценивать опасность! Не можешь указывать мне!
— Остынь, ладно? — тон Тихомирова меняется. Он начинает злиться. Даже шагает еще ближе, заставляя меня отступать. Медведь, блин… Считает, что в жизни можно вести себя так же, как на ринге. Заталкивает в угол, сдвигая брови, наклоняется и впивается взглядом. — Займись лучше реальными проблемами своего пацана. В его возрасте уже пора ссать стоя. Иначе другие дети будут над ним смеяться. Если еще этого не делают.
Сын ничего такого мне не рассказывал… Но он и не скажет, не станет жаловаться. А я, признаться честно, не задумывалась, что должна настаивать и учить его мужскому способу опорожнять мочевой пузырь. Предполагала, что это происходит как-то естественно и непринужденно.
Ничего удивительного, что после едкого замечания Тихомирова я чувствую себя никудышной матерью.
— Миша тебе что-то говорил? — выдыхаю встревоженно, забывая на мгновение о своей злости.
— Нет.
— А ты ему? Надеюсь, не комментировал, что и как он делает неправильно?
— Я похож на идиота?
Вообще-то, да!
— Ладно, — бросаю резковато. — Думаю, мы друг друга поняли. Дай пройти, — упираюсь ладонями в его каменную грудь, но он не отступает.
— Если бы ночь напролет не кувыркалась со своим хахалем, не отрубилась бы на пять часов в самолете и следила бы за своим ребенком сама, — грубо цедит мне в лицо, и моя кожа загорается. Девяносто девять процентов ожогов. Чертов Тихомиров! Ненавижу его! Подавляя работу иммунной системы, задевает и внутренние органы. Сердце стучит так неистово, что, я уверена, одинаково хорошо слышно его и в России, и в Америке. Межконтинентальный парад, черт возьми. — Думаешь, я рвался нянькаться с твоим ребенком? Я пробовал тебя разбудить, но ты словно в кому впала. Хоть ори, хоть стреляй, — не менее жестко выдыхает мне в лицо. — Тяжело было прощаться, да? Может, и не стоило со мной лететь, если так трудно было соскочить с хрена этого кучерявого?
