— Миша, — начинаю серьезно, когда сын просыпается. Не знаю, как лучше преподнести новость о переезде. Весь запал и смелость иссякают, стоит малышу посмотреть мне в лицо. Больше всего мне сейчас хочется схватить его и сбежать. Только понимаю ведь, что ничего из этого не получится. — Малыш, как ты смотришь на то, чтобы переехать в крыло к Медведю? — наполняю голос искусственным энтузиазмом.
— Ого, — округляет удивленно глазки. — А можно? Тимур разрешит? — переживает, но уже горит восторгом.
— Он сам предложил.
— Бомба! — выкрикивает сын на эмоциях и тут же закашливается.
Пытаюсь сделать все менее травматично для Миши и тут же переживаю, что тем самым потакаю его привязанности к Тихомирову.
Я просто не знаю, как должна поступить. Мало того, что совершенно не понимаю, чего добивается Тимур… Я очень напугана возможными последствиями.
— Так… Я рада, что ты рад, — подхватываю его на руки. — А сейчас давай-ка я принесу тебе покушать. Нужно принять лекарство.
— А как же тренировка?
— Нельзя. Ты же болеешь.
— Но я не могу пропустить! Тимур сказал, что я не должен лениться. У меня режим!
— Выздоровеешь, вернешься к своему режиму, — как можно спокойнее отзываюсь я.
В груди все снова сжимается и пылает.
Миша меня слушать не желает, к каким ухищрениям только ни прибегаю. Отказывается от принесенной еды. И продолжает капризничать. По эмоциям, которые выдает, понимаю, что он слишком серьезно отнесся к сказанному Тихомировым, и теперь отсрочка в тренировках кажется ему катастрофой.
— Медвежонок, пожалуйста…
Не слышу, как дверь в комнату открывается. Осознаю присутствие Тихомирова, только когда Миша вырывается и несется к нему навстречу. Не успеваю заметить, как именно это происходит и кто, в конце концов, становится инициатором, но, обернувшись, я вижу сына на руках у Тимура.
— Мама не позволяет мне идти в зал, — докладывает малыш, задыхаясь от эмоций. — Говорит, что я должен лечиться…
— Мама права, — отзывается Тихомиров спокойно, и Миша тут же замолкает. — Будешь выполнять все, что она говорит, скорее выздоровеешь. А значит, и к тренировкам вернешься быстрее.
— Хорошо, — выдает сын.
И я, вопреки здравому рассудку, злюсь, что Тимур имеет на него столь сильное влияние. Мои слова уже ничего не значат? Как ему так легко удается договариваться с Мишей? Что, черт возьми, происходит?
— Почему вы еще в этой комнате? — обращается Тихомиров ко мне.
— Планировали перебраться в твое крыло после завтрака. Но, как видишь, трапеза затянулась.
— Так, давай, парень, — снова смотрит на сына. — Садись, поешь, и пойдем смотреть новую комнату.
И, конечно же, Миша безоговорочно слушается. Вмиг уплетает все, что я принесла, и не противится даже, когда приходит черед лекарств.
— Утром мне звонила Лариса Петровна, — сообщает Тимур будто между делом. Но смотрит на меня так, словно понять пытается, известно ли об этом мне. Неужели думает, что я ее подговорила? Молчу, не выказывая никаких эмоций. — Говорит, что ре… Миша сильно скучает по ней.
При упоминании своего имени сын морщит лобик. А после, не знаю, кому в угоду, выдает:
— Да, я немножко скучаю по бабушке. Она там одна-одинешенька, — последнее — уж точно мамины слова.
— Раз тебе так трудно найти общий язык с Ингой, я решил, что будет неплохо, если Лариса Петровна тоже прилетит в Майами и возьмет часть обязанностей на себя. Так тебе будет спокойнее?
Что, блин?
Нет, так мне не будет спокойнее!
То есть маме я, безусловно, доверяю больше, чем этой дурацкой Инге. Но… Сейчас, когда я буквально раздавлена, терпеть еще и ее выкрутасы?
— Спасибо. Не стоит, — коротко выражаю свою позицию.
И что слышу в ответ?
— Я уже договорился насчет визы. Она прилетит на следующей неделе.
— Понятно, — едва сдерживаю эмоции. — Я думала, ты интересуешься моим мнением, а ты, оказывается, сам все решил.
— Это разумно и удобно.
— Как пожелаешь, — выпаливаю порывисто и отворачиваюсь, чтобы незаметно перевести дыхание.
Гоню от себя мысль, что это какой-то вселенский заговор против меня. Если не буду этого делать, поддамся эмоциям и наговорю Тихомирову много лишних слов.
Меньше пяти минут спустя иду за ним в его берлогу. И пока он несет на руках моего сына, я, с чувством какого-то необъяснимого одиночества, прижимаю к груди полупустую косметичку со своими туалетными принадлежностями.
«Предпочтешь дождаться, пока я отсужу у тебя опеку?»
Глаза помимо воли жгут слезы. Не сразу осознаю, что входим мы не в какую-либо комнату, а целенаправленно в спальню Тимура. Сделав от порога несколько шагов, растерянно замираю. В замешательстве нахожу взглядом наши в Мишей чемоданы у дальней двери. Предположительно, гардеробной Тихомирова.
Пока я пытаюсь осознать, что все это, черт побери, значит, Медведь открывает другую дверь и заносит сына в примыкающую комнату.
— Тут маленькая кровать. Мы с мамой не поместимся, — доносится до меня родной голосок.
— Ты ведь большой парень, правда? Пора спать одному.
Я сжимаю зубы в бессильном раздражении. Какое он имеет право решать подобный вопрос, не спросив перед этим меня?
— Хорошо, — так же легко, как и со всем остальным, соглашается Миша. И тут же беспокоится: — А мама где будет?
— Мама будет спать со мной, — слышу я уверенный ответ Тихомирова.
И у меня натуральным образом останавливается сердце.
23
Тихомиров
Понимаю, что не стоит усложнять ситуацию. За ночь и часть сегодняшнего утра пытался смириться с тем, что у нас с Полиной сын. Почти четырехлетний сын… Все понимаю, только вот эмоции, не утихая, рвут грудь.
Так или иначе нам придется плотно контактировать как минимум еще четырнадцать с половиной лет. И лучше, чтобы это были здоровые отношения, не усложненные сексуальными. Но я хочу ее, и это непреоборимое застоявшееся желание вкупе со злостью, которую вызвала эта ее попытка скрыть от меня ребенка, приводит к решению, о котором я, возможно, в будущем пожалею. Осознаю это и все равно не могу запретить себе использовать ее страх потерять сына.
Узнав о том, что ей предстоит спать со мной в одной постели, Полина приходит в еще более очевидное волнение. Вижу это в ее взгляде, когда возвращаюсь в спальню. Читаю в напряженной позе, которую она занимает. Но оспаривать мое решение не пытается. Меня это, мать вашу, более чем устраивает и вместе с тем еще больше злит. Ведь она молчит лишь потому, что боится того, что я исполню свою угрозу.
