Страх костром в груди разгорается. И все тело дрожит, словно мамин незастывший холодец.
— Нет, я не замужем. И никогда не была.
Тихомиров хмурится. По всей видимости, серьезно озадачен текущим положением вещей. Ну, конечно… Сейчас, вероятно, рушатся все его представления обо мне. Милая невинная Птичка не могла нагулять ребенка вне брака. Нет, если бы не он, шикарный и расчудесный, она бы до сих пор оставалась девственницей.
— Кто отец?
— Ты его не знаешь.
Боже, пожалуйста, пусть он перестанет спрашивать! Пусть он просто уйдет!
Заполучить бы волшебную палочку, взмахнуть без сожаления, и нет его. Пока я мечтаю о невозможном, в глазах Тихомирова вновь вспыхивают искры разочарования. К ним примешивается злость. О, да, окажись рядом предполагаемый «виновник», он бы уже вмазал тому по роже. Себе вмажь!
— Кто это, мамочка? Кто этот дядя?
Мне вдруг становится больно оттого, что сын не знает, кто его отец, и что называет его «дядей».
— Это друг Артура, медвежонок, — поясняю, понижая голос. С Мишей это неосознанно получается. Сейчас, на контрасте с тем, как говорила с Тихомировым, особенно заметно — совсем другие интонации играют. Как можно спокойнее выговариваю для Тимура: — Прости, мы спешим. Если опоздаем, Мишу в сад не примут.
— Я могу подвезти.
Небрежно указывает на блестящий черный Мерседес, но я мотаю головой.
— Нет, не стоит. Это рядом. Через дворы быстрее будет.
Собираюсь проскользнуть мимо Тихомирова. Только едва ли больше трех шагов делаю, как он вдруг хватает меня за локоть, вынуждая остановиться.
— Тогда я подожду здесь.
— Зачем?
Правда не понимаю.
Рассеянно смотрю на Тимура в поисках каких-то ответов. На фоне снежной белизны синева его глаз ослепляет. Ни одной эмоции увидеть не получается.
— Ты должна мне все рассказать.
Отпираться бесполезно. Это было бы подозрительно. Мне необходимо собраться с силами и показать ему, что у меня все нормально. Тогда Тихомиров успокоится и уедет.
— Хорошо.
Всю дорогу до сада сердце вылетает. С трудом удается фокусироваться на веселой болтовне Миши. Он, как и обычно, периодически что-то спрашивает, а я то слишком много усилий для осмысления прилагаю, то и вовсе отвечаю невпопад.
Назад бреду, как на эшафот. Судорожно соображаю, что еще Тимур может спросить, и так же лихорадочно придумываю, чем крыть буду. Нет, кроме всего прочего, во мне еще таится надежда, что он не дождется. Однако закон подлости работает со вчерашнего вечера на полную мощность. Мало того, что Тихомиров никуда не исчезает, еще и Костя нарисовывается у подъезда. Завидев меня, улыбается во весь рот.
— Привет, Полин, — здоровается Измайлов, не обращая внимания на шагающего со стороны парковки мужчину.
Зато Тимур на него реагирует.
— Это он? — голос источает такую агрессию, что у меня дрожь по спине идет.
— Нет, — выдыхаю и машинально хватаю Тихомирова за руку.
Бездумно сплетаю свои пальцы с его, а когда соображаю, что делаю, он сжимает ладонь и не позволяет освободиться. Господи… Все равно, что за оголенный провод держаться. Кожу жжет и раздражает. Я забыла, как ощущаются мужские руки. Забыла, какие они большие, грубые и сильные. Вчера Тимур касался моего лица и даже губ, но почему-то именно прикосновение ладони к ладони вызывает у меня окончательно осознание — я хочу, чтобы он раздел меня и трогал всюду точно так же, как четыре года назад.
Подобные желания пугают до чертиков, и я повторяю попытку высвободиться. В этот раз действую решительнее, и Тихомиров выпускает мою руку.
Спрятав «обожжённую» ладонь в карман куртки, суховатым тоном представляю мужчин.
— Ты говорила, что нужна моя помощь, — важно проговаривает Костя.
Поглядывает теперь на Тимура так же враждебно, как и тот на него.
— Да. Ты будешь свободен?
— Конечно. Весь день твой.
— Супер, — с улыбкой киваю. — Я позвоню тебе.
И без каких-либо приглашений для Тихомирова направляюсь к подъезду. Он, конечно же, вопреки моим глупым чаяниям, идет следом. Нет, чтобы обидеться и укатить!
Избегая замкнутого пространства лифта, взбегаю по лестнице. Тихомиров не возражает. Поднимаемся на этаж в гнетущей тишине.
— Как видишь, живем мы нормально. Не хоромы, но вполне уютно и комфортно, — выдаю я в квартире, закидывая верхнюю одежду на вешалку.
Ни к чему ему знать, что мы находимся в этой квартире последние часы.
— Почему переехали?
Это вопрос я ждала, и у меня готов на него ответ. Честный ответ.
— Артур брал крупную ссуду для бизнеса. Когда погиб, платить стало нечем, и квартиру забрали.
Вот и все. Я это сказала. Не так уж и больно.
На кухне продолжаю создавать видимость, что ни Тихомиров, ни его присутствие в моем доме меня не заботят.
— Чай или кофе? — деловито стучу банками и склянками.
— Кофе.
— Только растворимый.
Короткий шумный выдох.
— Давай.
Вожусь дольше, чем того требует приготовление напитков. Оттягиваю неизбежное — разговор глаза в глаза.
Боже, как до этого дошло? Чем я провинилась? Как мне с этим справиться?
Словно в дурном сне нахожусь и никак не могу проснуться.
— Прости, ничего сладкого нет, — произношу тем же механическим голосом и опускаю перед Тимуром чашку с парующим кофе. — Если хочешь, могу сделать бутерброд.
— Ничего не нужно, — отмахивается он. — Садись уже.
Что я говорила по поводу закона подлости? Не успеваю я скользнуть за стол, в кухню вплывает мама.
— Батюшки… Явился Христос народу!
И я понимаю, что сейчас начнется настоящая эмоциональная мясорубка.
4
Птичка
Мама, если разойдется, та еще актриса. Виртуозно играет на чужих нервах. Впрочем, Тихомиров вроде как осведомлен. Он ведь раньше часто приходил к нам вместе с Артуром. Случалось, что и ночевать оставался… А вот об этом лучше не вспоминать!
— Уехал. Всех бросил. Все связи оборвал, — начинает свою проповедь мама в амплуа главной героини культовой советской кинокартины «Любовь и голуби». — А у нас горе-то кокое, — да-да, слово «какое» сейчас звучит точно по роли. — Полинка залетела, родила и не признается, от кого. Артур, мой бедный мальчик… Царствия небесного… Коллекторы, ироды проклятые, днем и ночью жизни не до-о-овали, — растягивает окончания предложений, словно ей на ногу наступили. Тем не менее, Тихомиров ее весьма внимательно слушает. Глаз не сводит, изувер. Похоже, ему весьма интересно. Даже к кофе не притронулся. А я вот и ем, и пью, словно этот цирк меня не касается. — Все пропало! Все! Даже у Полинки молоко! Все за один треклятый год потеряли, — после тяжкого вздоха мама выдерживает внушительную паузу. — Хорошо, что я пишу книги, а то бы с голоду померли, — поймав мой взгляд, заметно теряется. — Ой, ну доня тоже старается. Какая-никакая работа, — при этом губы мнет, словно это ей за меня стыдно. Чудесно. Перевернула все с ног на голову, еще и макнула меня как котенка в лужу. — Нормальной работы с достойной оплатой без диплома не сыскать! Вот и вертимся, как получается. Одна радость — Мишка. Ой, ты, наверное, не видел! Так на Артура похож, — когда я уже приканчиваю второй бутерброд, мама временно возвращается в свое естественное состояние. Глаза лучатся любовью, и на губах появляется улыбка. — Он ведь его обожал… Хорошо, что от этого горе-отца ничего не унаследовал! Ничегошеньки!
