Неосознанно все внимание на Тихомирове. И жутко краснею, когда он оборачивается и, совершенно точно, замечает это.
Взгляды лишь мельком пересекаются, искры летят.
«Это просто волнение…» — говорю себе я и резко отворачиваюсь. Делаю вид, что трущейся у ног кошке срочно требуется мое внимание. Наклоняюсь, чтобы погладить ее, а когда осмеливаюсь снова поднять взгляд, Миша уже сосредотачивает внимание на Егорке.
Так смотрит на него… Такую гамму чувств выражает… Тоска, боль, сожаление… Блестит все это в его глазах. Стеклом стоит. И не выглядит это слабостью, что бы сам Миша ни думал. Это самое весомое и мощное, что может выдать сильный человек. Накрывает и пронизывает всех. Мне самой физически больно становится.
Ничего не говорит. Просто наклоняется и берет сына на руки. С ошеломляющими осторожностью и трепетом прижимает к своей груди. Большой несокрушимый боец выглядит сейчас как раненный зверь.
Не выдерживаю и, едва наши взгляды пересекаются, снова отворачиваюсь.
Что там говорить? Мама с папой спешно удаляются. Подозреваю, их эта сцена тоже добивает.
И во всем этом, конечно же, только моя вина.
Мысленно возвращаюсь ко дню рождения сына. Я ведь собиралась в тот же день сказать. Но начались послеродовые проблемы, и я даже загремела на двое суток в реанимацию, а позже… Мне казалось, что я заслуживаю время, чтобы окрепнуть.
Да только время бежит стремительно… А правда с каждым днем становится тяжелее.
— Ты идешь спать? — спрашивает Егорка. — Со мной?
Тихо всхлипываю и не сразу соображаю, понял ли Миша, что малыш сказал. Знаю, что посторонним бывает сложновато.
Посторонним…
Господи…
Кажется, я этот день все-таки не переживу. У меня вот-вот разорвется сердце.
— А ты идешь спать? — задает Тихомиров встречный вопрос.
— Я не хочу… Мама сказала… Я не люблю спать…
— Нужно спать, сын, — говорит Миша, а меня от этого его «сын», от самих интонаций… Пробивает током. Я уже не пытаюсь прятать слезы. Просто стою и, прижимая к губам пальцы, позволяю им стекать. К слову, Непобедимого мое состояние совсем не трогает. Каждый раз как смотрит, лишь челюсти сжимает. — Ты же хочешь вырасти большим и сильным?
— Чемпионом!
— Ну вот, — подытоживает Миша. — Даже чемпиону нужен сон.
— Ты много спишь?
— Очень много.
Егорка важно кивает. Перебирая пальчиками ворот отцовской футболки, хмурит бровки.
— Так ты будешь со мной спать?
Миша бросает на меня такой тяжелый взгляд, что выдержать его без дрожи попросту невозможно.
Какой же он все-таки свирепый в своих чувствах… Даже я не ожидала такого.
— Я посижу с тобой, пока ты не уснешь, — наконец, отвечает сыну. — Показывай свою комнату.
— Туда! — радостно восклицает Егорка и указывает направление пальчиком.
Тихомиров не спрашивает разрешения пройти, а я не решаюсь возразить. Покорно плетусь за ними в нашу с сыном спальню.
То, что комната общая, Миша, конечно же, понимает сразу. Притормаживает на пороге. С пристальным вниманием проходится по помещению взглядом. После как-то отчетливо медленно моргает и смотрит на меня.
— Сколько спален в этой квартире?
— Две, — тихо отзываюсь я. — Вторая гостевая.
Слезы только пару минут назад удалось утереть.
— Вот моя кровать! — сообщает Егорка голосом, полным энтузиазма. Будто не спать предстоит, а играть. — А тут мама спит, — указывает на вторую кровать.
Миша ничего не говорит. Лишь поджимает губы и выразительно тянет носом воздух.
Мне, ко всему, еще и неловко становится. Спальня — это очень интимное пространство. Помимо места, где я сплю, тут находится очень много моих личных вещей. Мой мир. Мир, в который я бы по собственному желанию Тихомирова не стала впускать.
Пройдя по комнате, он опускает сына на кровать и вроде как спокойно говорит:
— Укладывайся, как привык.
Егорка поддевает цветное одеяло и шустро ныряет в образовавшуюся норку.
— Вот так! — восклицает звонко. А потом показывает на лежащую на тумбочке книжку. — Мама мне читает.
Миша ненадолго подвисает.
— Хочешь, чтобы сегодня читал я?
— Да!
— Хорошо, — соглашает незамедлительно.
Подтягивая стул, на котором обычно сижу я, располагается у кровати. Берет в руки книгу. Несколько секунд задумчиво вертит ее в руках. Открывая, замирает. Знаю причину. Там вместо закладки его фотография.
Мне становится до головокружения душно. Держала этот снимок не только для Егора, но Миша ведь этого не должен понять.
Благо он никак не комментирует находку. Только глубоко вдыхает, и на этом все. Даже не смотрит на меня.
Следующие полчаса я непрерывно слушаю сильный и ровный голос Тихомирова. Смысл слов не улавливаю. Упиваюсь звучанием и какими-то особенными умиротворяющими интонациями. Раньше я не ценила эту непоколебимую уверенность. Хотела каждую минуту получать от него эмоции. Сейчас же… Впервые за долгое время ловлю себя на том, что чувствую себя до тихого порхающего по груди восторга спокойно.
Могла ли я себе представить что-то подобное в восемнадцать лет? Нет, не могла. Тогда я мечтала совсем о другом.
Когда Егорка засыпает, Миша не спешит подниматься. Долго сидит и разглядывает сына. Я обхватываю себя руками и задаюсь немного странным вопросом.
Видит ли Тихомиров, как сильно Егор похож на него?
Вроде такой малыш еще, а даже в мимике сходство наблюдается. Не раз многие его движения для меня уколом в сердце отзывались.
— Ты можешь прийти завтра прямо с утра, — не сдержавшись, шепчу я. — Егор рано просыпается.
Взгляд, которым Миша меня награждает, такой… Колючий, что ли… Мрачный до темноты.
Если бы он не был таким молчуном, возможно, и сказал бы что-то неприятное…
Не хочу гадать.
Судорожно вздыхаю и тем же тихим голосом выдаю:
— Можем перейти на кухню. Папа с мамой не станут мешать.
И снова тишина в ответ.
Только от взгляда еще сильнее задыхаюсь. Кажется, ловлю от Тихомирова настоящий анафилактический шок. К сожалению, это состояние хорошо мне знакомо из-за аллергии на арахис. Сотрясает меня внутри и снаружи точно так же. Тесно в своем теле, некомфортно. От этого страшно. И больно, конечно же.
— Ты подходи… — бросаю уже поспешно. — Я пока кофе сделаю.
25
Полина
