— Хорошо… Но что же в итоге получу я?
— Драйв. Свободу. Деньги. Интересную работу. Саморазвитие и самореализацию, — ответил Чайна. — Ты говорила, что работаешь в колл-центре на скучной должности. Неужели никогда не хотелось бросить ненавистную работу и человека, которого ты не любишь?
Ким опустила глаза:
— Хотелось. Вот поэтому я и здесь. И терплю эту дуру-Ингрид с ее детскими обидами.
— Она хочет с тобой дружить, — улыбнулся Асмодей.
— И я хотела… Тринадцать лет назад.
— Ты должна нам все рассказать, — мягко, но твердо сказал Чайна. — И я помогу тебе. Мы очистим наши мысли и проведем настоящую чайную церемонию. Асмодей, у тебя ведь есть все необходимое?
— Отличная мысль, друг! — расцвел в улыбке Заратустра.
Ким мысль казалось не такой уж замечательной, но она бы не призналась и самой себе, что ей невыносимо было находиться в обществе Асмодея. И мучительно рассказывать о своем прошлом.
Пока Чайна готовил все необходимое для чайной церемонии, они сидели молча. Ким лишь краснела от цепкого взгляда фаерщика. Впервые в жизни ей захотелось быть привлекательной. Но девушка лишь одернула толстовку и надвинула капюшон глубоко на глаза. Это не укрылось от взгляда Асмодея:
— Не бойся меня, девочка. Я не причиню тебе боль. По крайней мере, не сегодня.
— А когда?
— Когда придет время.
Наконец все было готово к церемонии Гун-фу. Чайна принес миниатюрные чашечки из китайской керамики и облил водой из такого же чайника.
— Это чай — молочный улун. Он настолько прекрасен, что первую заварку я предпочту отдать богам, — серьезно сказал парень.
Чайна изящным движением разлил чай по чашечкам и накрыл их крышечками. После совочком зачерпнул раскрывшиеся листья и продемонстрировал их Асмодею и Ким:
— Взгляните, насколько прекрасен Фудзяньский улун. Он освежает и очищает кровь. А также придает голове ясность. Насладитесь ароматом. А теперь неспешно пейте и отрешитесь от всех проблем. Несколько минут они молчали.
Наконец, Ким прошептала:
— Я расскажу вам все. Началось это в далеком 2006 году. Я, Ингрид и мой сожитель Еретик учились в одном классе. В элитной школе для дипломатов, политиков, селебрити. Цирковых артистов. Предвижу ваши вопросы и сразу скажу, что Женька был совершенно обычным здоровым ребенком. Может быть, слишком шустрым и озорным. Ингрид… Ингрид была лидером класса. С ней многие хотели общаться, ей прощались все причуды. И неприятные желтоватые глаза, и привычку расхаживать босиком по классу, и странные длинные платья… Она называла себя ведьмой, а уж по праву или нет — судить не берусь. Но что-то в ней и правда было странное. И это стало особенно заметно, когда Ингрид исполнилось тринадцать лет.
— А ты была ее другом? — спросил Асмодей.
Ким широко открыла глаза и усмехнулась:
— Конечно, нет. Но я всегда много думала о ней, пыталась понять. Ингрид в Норвегии родилась и долго жила там с родителями-переводчиками. Мутная личность, вот что я вам скажу.
— И ты верила, что она ведьма? — спросил Чайна.
— Знаешь, а вообще-то нет. Не доверяю я всякой потусторонщине. Но… когда мы были подростками, в городе и правда творилось немало странного. В лесах около Двойных гор встречали карликов-поутри, которые могли предсказать судьбу. В подземельях водились псоглавцы и часто исчезали диггеры. А в таинственном городе Краснокрестецке бок-о-бок с людьми жили мутанты. Говорят, Верена стоит на костях, многовато у нас кладбищ…
Так вы спрашивали, действительно ли Ингрид — ведьма? Вероятно. И в то же время обычная девчонка-подросток, экзальтированная до крайности. Как она умела удивлять… Могла явиться в класс в длинной черной юбке, зашнурованном корсете и с пентаклем на груди, а затем, разложив руны, предсказывать всем судьбу. А однажды она принесла в класс настоящий череп. И Женька с другими мальчишками играл им в футбол. Какое кощунство…
Но именно в тот момент я захотела стать ее другом. Восемь часов утра, май, на траве еще не высохла роса. Еще до начала уроков мальчишки принялись играть этим черепом, а Ингрид смотрела на них, широко раскрыв глаза. Даже ее друг Женька присоединился к ним, даже Цеся наблюдала и хихикала. Ингрид развернулась и ушла. Никто даже этого не заметил. Она сняла туфли и побежала по мокрой траве. Я последовала за ней и в нерешительности встала на краю лужка.
— Пойдем ходить по росе, — предложила Ингрид и протянула мне руку.
Как же я хотела этого… Сжать ее руку, скинуть тесные туфли и побежать по майской росе.
Но тут меня позвали одноклассники. И, не колеблясь, я пошла к ним.
Хотя, наверное, это все совсем не важно. Даже не знаю, что вам рассказать. Мне тяжело вспоминать. Как будто это происходило не со мной.
— Начни с самого начала, — посоветовал Чайна. — Сколько тебе лет, где родилась и кто твои родители. Помни, что у нас полно времени, чтобы узнать друг друга. Эта встреча — не последняя.
— Да, представь, что пишешь автобиографию, — улыбнулся Асмодей улыбкой чеширского кота. — И для начала объясни, почему тебя так странно зовут. Насколько знаю, Ким — мужское имя.
— Это легче всего, — пожала плечами девушка. — Я происхожу из цирковой семьи. Когда-то династия факиров Арбиных гремела на всю страну. Моя бабушка была ярой коммунисткой, с трудом пережившей распад Союза. КИМ — Коммунистический Интернационал Молодежи. Обычно это имя давали мальчикам, но уж если бабуле что-то взбредет в голову, ее не переубедишь. Моя мама тоже была факиром, до моего рождения. Потом выучилась на бухгалтера и забыла о цирке. Или не забыла. Но ей так проще.
Я тоже должна была связать свою жизнь с ареной. Но, кажется, на мне природа отдохнула, хоть и занималась в цирковой школе до тринадцати лет. Вот откуда я умею крутить пои и веера. Мышечная память — это вам не хухры-мухры.
— Расскажи об отце, — попросил Заратустра. — Он тоже факир?
Ким вздрогнула:
— Не хочу говорить о нем.
— Ты должна, — жестко сказал фаерщик. — Я хочу знать всю правду.
— А если я не скажу? — прошептала девушка.
— Тогда ты уйдешь. Я предупреждал.
— Нет! Не мучай ее, — воскликнул Чайна, протянув руки к Ким.
Та отшатнулась:
— Хорошо, слушайте. Мой отец сел в тюрьму… уже пятнадцать лет как. Родственники рассказывали, что за убийство и разбой. Но недавно бабушка обмолвилась, что он был террористом и пытался взорвать церковь с серебряными куполами. Отец стремился уничтожить светлые зоны. Давно это было. Скорее всего, он уже не в нашем мире.
Повисла тишина.
Затем Асмодей мягко сказал:
— Прости, девочка. Вижу, как тебе больно вспоминать прошлое. Но это необходимо. Иногда жизнь — это и есть боль. А ты производишь впечатление мертвеца.
