Потому что иначе он бы не остановился.
И что бы сейчас она ни делала, решения Кейн не изменит. Она знала это так же точно, как то, что умрет, если не будет дышать. Откуда-то вновь нахлынула обида на несправедливость природы, угораздившей ее родиться девочкой. Как противно зависеть от мужчин! Неужели теперь придется тащить из Нью-Йорка Бертрана Мейхью?
При воспоминании о его жеманной речи и мягких, пухлых, вечно влажных руках ей стало тошно. Может, один из мужчин, которые осаждали ее после возвращения сюда…
Но Брэндон был самым удачным выбором, просто даром небесным, и необходимость искать другого приводила ее в отчаяние.
Как мог Кейн так с ней поступить?
Вопрос мучил ее весь вечер.
Кит отказалась от ужина и заперлась в спальне. Мисс Долли и Софрония несколько раз приходили звать ее, но она просила их уйти.
Поздней ночью в дверь постучали.
— Кит, выйди в гостиную, — приказал Кейн. — Нам нужно поговорить.
— Если ты не изменил своего решения, мне нечего тебе сказать.
— Либо ты выйдешь, либо я зайду к тебе в спальню. Выбирай.
Кит на мгновение зажмурилась. Выбор. Он постоянно ставит ее в безвыходное положение.
Она медленно подошла к двери и повернула ручку. Он стоял в глубине малой гостиной, находившейся между их комнатами. Волосы растрепаны, в руке стакан с бренди.
— Скажи, что передумал, — упорно твердила она.
— Ты ведь знаешь, что этого не будет.
— Можешь ты представить, что чувствует человек, вынужденный покоряться чужой воле?
— Нет. Поэтому и сражался за северян. И я не пытаюсь распоряжаться твоей жизнью. Что бы ты там ни думала, я просто пытаюсь поступать, как считаю правильным.
— Это ты себя уговариваешь?
— Ты не хочешь его.
— Повторяю, мне нечего тебе сказать.
Она направилась к себе, но он поймал ее на пороге и схватил за руку.
— Прекрати упрямиться и подумай немного! Он слабак, совсем не тот человек, который способен сделать тебя счастливой! Живет старыми временами и ноет, потому что все вокруг изменилось и к прежнему нет возврата! Родился и воспитывался исключительно для одного: управлять плантацией, процветающей на рабском труде! Он прошлое, Кит. Ты — будущее.
Опять он прав, как бы ни хотелось ей убедиться в обратном. Страшно признаться себе самой, насколько ей хочется с ним согласиться. Но Кейн не знал истинной причины ее стремления стать женой Брэндона.
— Он прекрасный человек, и для меня было бы большой честью назвать его своим мужем.
Кейн едва заметно усмехнулся.
— А сумел бы он заставить твое сердце биться так же сильно, как вчера, когда я держал тебя в своих объятиях?
Нет. Никогда. И это радовало Кит. Потому что Кейн лишал ее воли.
— Мое сердце билось от страха. Ни от чего другого.
Кейн отвернулся и глотнул бренди.
— Все это бесполезно. Мы ни до чего не договоримся.
— Тебе нужно всего лишь сказать «да» — и навеки от меня избавишься.
Кейн снова поднял стакан и допил содержимое.
— Я отсылаю тебя в Нью-Йорк. В субботу и отправишься.
— Что?!
Еще до того, как повернуться и увидеть ее потрясенное лицо, Кейн понял, что вонзил нож в ее сердце.
Ему редко приходилось встречать таких умных женщин, так почему же она готова натворить глупостей? Он знал, что она ни за что его не послушает, и все же пытался любым способом сказать и сделать все, что может сломить ее упрямство и воззвать к рассудку. Но ничего не выходило.
Глухо выругавшись, он вышел из гостиной, спустился вниз и долго сидел в библиотеке. На щеке непрестанно дергалась жилка. Кит Уэстон проникла ему в душу и засела там как заноза. И это его тревожило. До смерти пугало. Всю жизнь он наблюдал, как мужчины превращаются в полных идиотов из-за никчемных, глупых баб, и вот теперь сам готов потерять голову.
И дело было не только в ее буйной красоте и в чувственности, силы которой она сама не понимала. В этой девушке было нечто сладостно-беззащитное, изысканно-утонченное, пробуждавшее в нем чувства, на которые он, казалось, не был способен. Эти чувства вызывали в нем желание смеяться вместе с Кит над очередной забавной шуткой, вместо того чтобы бесконечно ссориться и рычать на нее. А еще лучше — схватить в объятия и любить до тех пор, пока ее лицо не засветится радостью, предназначенной для него одного.
Кейн откинулся на спинку кресла. В гневе он пообещал, что отправит Кит в Нью-Йорк, но сделать этого не было сил. Завтра он все ей скажет. А потом постарается все начать сначала. Раз в жизни забыть о своем цинизме и попробовать дотянуться до женского сердца…
При мысли об этом он вдруг ощутил себя совсем молодым и по-идиотски счастливым.
Часы пробили полночь. Кит, неустанно мерившая шагами комнату, услышала, как открылась дверь спальни Кейна. Значит, и он наконец отправился на покой.
В субботу ей придется покинуть «Райзен глори». Она до сих пор не оправилась от этого незаслуженно жестокого удара. И на этот раз не осталось ни планов, ни замыслов, которые поддерживали ее последние три года. У нее все отняли. Он победил. Наконец-то ему удалось выиграть.
Гнев на собственное бессилие заглушил боль. Она жаждала мести. Хотела разрушить все, что ему дорого, уничтожить его так же беспощадно, как он уничтожил ее.
Но у этого человека не было привязанностей. Кейн ко всему равнодушен, даже к «Райзен глори»: недаром поручил Магнусу управлять плантацией, пока сам достраивает прядильню!
Прядильня…
Она перестала метаться. Прядильня важна для него, куда важнее плантации! Потому что создана только его руками.
Демоны ярости и злобы нашептали ей, что нужно делать. Так просто. Так идеально. Так мерзко. Не более мерзко, чем то, как он поступил с ней.
Она подхватила раскиданные по комнате туфли, босиком вышла из комнаты, бесшумно прокралась по коридорам и спустилась по лестнице черного хода.
Ночь выдалась ясной, и хотя до полнолуния оставалось недели две, все же было не слишком темно. Света хватало ровно настолько, чтобы Кит видела, куда идет. Она натянула туфли и, пробравшись сквозь деревья, окружавшие двор, направилась к хозяйственным постройкам.
В сарае стояла кромешная тьма. Кит сунула руку в карман и вытащила огарок свечи и спички, прихваченные из кухни. Чиркнула спичкой и сразу же увидела все, что может ей понадобиться.
Жестянка с керосином, хоть и полупустая, весила немало. Оседлать лошадь Кит не могла: слишком велик риск. Значит, придется тащить ее на себе почти две мили.
Она обернула ручку тряпкой, чтобы она не врезалась в ладонь, и отправилась в путь.
