В конце концов Олежа придумал, как развлечь мальца.
Я даже отвлекаюсь от новой страницы потому что слышу, как учит его.
— Знаешь, как с кошками надо разговаривать?
Малой смотрит на взрослого дядьку разинув рот, а Олег подходит к кошке и замахивается на неё ногой.
— На с*ка!
Кажется, кошке недостаточно прилетело, или не долетело вовсе, и она привыкла уже к такому, потому что она хоть и посмотрела на мужика перед собой как на полного дебила, в своей кошачьей манере, но осталась на месте.
А Олег передаёт эстафету уже моему племяшу.
— Повтори.
Ребёнок подходит. Топает ногой, обдав Муську клубом пыли.
— На сюка!
Заливается хохотом, потому что животное дёргается из-за грязи, полетевшей ей в морду, и опять наступает.
Новое слово очевидно ему понравилось. Но, прежде чем эта процедура повторяется, я забираю у них кошку, попутно обругав Олега за то, что мало того, что сам идиот, так ещё и ребёнка учит всякой дури.
— Ты иди свою вон лучше учи! — огрызается брат. — А то принесёт тебе в подоле в пятнадцать лет. Сейчас девки быстрые на это дело!
Меня бросило в холодный пот от его слов.
Как пришибленная баба наглаживаю взъерошенную кошку на моих руках и говорю ей, чтобы успокоилась:
— Пойдём, Мусь, домой. Толку с этими разговаривать. Не поймут же всё равно. Марсиане, блин.
А сама думаю, что он ведь прав!
Из-за шока я даже как-то стушевалась тогда спрашивать у этих малолеток о предохранении. Мне самой о таком никто не рассказывал. И дети сейчас конечно сообразительные, но…
Вдруг эта их любовь ещё и такие последствия будет иметь? Что мне делать-то тогда?!
Глава 7. Наши дети — продолжение нас.
Конечно в доме матери мне устраивать подобный допрос Леське было неудобно.
Я решила дождаться отъезда. Один или два дня для меня уже не играли роли.
Хотя весь вечер после перепалки с Олегом я не могла прийти в себя.
Когда Леську рожала, думала, что она подрастёт и мы с ней будем подружками. А получается, что чем старше она становится, тем больше мы отдаляемся друг от друга.
Она всё больше что-то утаивает от меня, и я остаюсь где-то на обочине её жизни.
Оглядываясь на свои отношения с матерью, я понимаю, что я такая же. Только мой случай, ещё более запущенный ведь от своей я давно закрылась и также не вижу пути к сближению с ней. Иногда хочется, чтобы она просто приняла меня такой, какая я есть. Но я понимаю, что этого уже не будет. Я для неё непутёвая и глупая. А с Лесей я портачу сейчас. Просто в какой-то момент начала вести себя не так. Не знаю как, но точно не так как надо. И она точно также, как я когда-то от своей мамы, закрылась от меня. И теперь уже я не знаю, как это исправить.
…
В воскресенье мать с утра начала «пилить» Витьку.
— Выбрала же себе мужа. Был бы нормальный — приехал и помог. С огорода бы вам что-нибудь передала. А так вы что увезёте? Не девчонке же сумки тяжёлые тащить.
Косится на Лесю, раскинувшуюся на диване. Та переписывается с кем-то по телефону с кислой мордашкой.
— А вот выбрала бы Славика. Он сейчас в городе каким-то начальником работает. Ездит важный такой. На машине…
Я слабо улыбнулась, потому что когда я с этим Славиком встречалась, матери он тоже не нравился и она его разгильдяем считала.
А теперь пакует в сумку кульки с картошкой и помидорами и никак не может смириться с этой потерей.
— Сейчас-то поздно. Он женился на какой-то девахе с ребёнком. А ты у меня чем хуже? Тоже была бы обеспеченной. А не пахала бы всю жизнь на этого паразита…
Молча вздыхаю и пробую поднять сумку.
Опять вдвоём с Лесей надрываться придётся. А отказаться неудобно. Мать обидится.
Она всё ворчит, пока я не выдерживаю. Чувствую себя последней сволочью. Обнимаю её крепко и говорю:
— Мам, ты во всём права. Я тебя так люблю. И ты прости меня.
Хочется сказать: «Прости за всё, что я вытворяла в своей жизни, заставляя тебя нервничать и переживать за меня». Но она и без того теряется от моего порыва.
— Нин, у тебя точно всё хорошо?
Даже осекается от своих причитаний.
— Может у вас с Витькой какие-то проблемы? У Леси? Или у тебя со здоровьем? Я же чувствую. Ты приехала, на тебе лица не было…
Я отмахиваюсь. К глазам слёзы подступили.
— Нет. Не переживай. Всё хорошо.
Просто что-то. Только с возрастом же понимаешь, как родители важны.
Вот и на меня что-то накатило. Становлюсь сентиментальной.
— Если что, ты только скажи, — с недоверием хмурит брови мать. — Я помогу чем смогу. Родственники опять же. Справимся как-нибудь!
Тяну улыбку, чтобы её успокоить.
— Да не с чем справляться, мам. Всё это так. Пустяки.
По крайней мере я на это надеюсь.
Мама после этого разговора всё-таки проводила нас на станцию. Олег помогал нести сумку и стоял возле нас пока мы ждали пригородную электричку.
Моя «старушка», как она сама себя называет, суетилась возле меня и Леськи и пыталась вручить моей дочке свою кофту. Та естественно отказывалась, и увернувшись последний раз увидела движущиеся огни вдалеке.
— Едет, ба!
После чего мама прижала мою егозу к себе, а потом и меня. Крепче обычного.
Выражать свои чувства к друг другу мы разучились давно. В детстве я, помню, тянулась к ней. А потом подросла и перестала, когда она прекратила мазать мне ушибленные коленки йодом и начала третировать меня, указывая какой я должна быть и что делать. С кем встречаться. С кем дружить. Как учиться. На кого учиться.
Я сейчас понимаю, что она действовала только из лучших побуждений. И хотела для меня самого лучшего. В её понимании лучшего. Просто для меня это выглядело так словно она покушается на мою свободу.
Я загородилась от неё стеной, таким образом защищая свой выбор.
А она, как и я хотела быть причастной. Указать где лучше. Своеобразно пыталась «подстелить соломку» мне под ноги перед моим падением.
Только я не понимала этого. Не хотела понимать.
И делала глупости ей назло.
А сейчас осознаю, как была неправа.
— Позвонишь, когда доберётесь, — просит мама, прежде чем я заскакиваю на подножку электрички.
— Обязательно!
Забираю тяжёлые сумки у Олега, а мать смотрит на меня с тревогой.
Хотя сегодня впервые за много лет между нами наметилось хоть какое-то потепление.
