Тойбер был сильной, незаурядной личностью, и на первых порах я многому у него научился. Помню его визит в Санта-Барбару в конце шестидесятых годов. Мы с женой устроили для него прием у нас дома, в Мишен-Каньоне, и он вдруг подмигнул мне и сказал, что хотел бы переговорить со мной наедине. Мы удалились в спальню, и там он вынул из своего дипломата рукопись, которую я отправил в журнал Neuropsychologia, и принялся черкать в ней красным карандашом. Я опешил, но был благодарен ему за внимательность. Когда мы все обсудили, он вскочил и воскликнул: «Ну, пошли обратно в гостиную!» Должно быть, я отвечал ему достаточно внятно, потому что потом он пригласил меня на Международный симпозиум по нейропсихологии – и целых двадцать лет я имел удовольствие участвовать в этих замечательных мероприятиях, которые проводятся ежегодно в разных городах мира.
Разумеется, ватиканская конференция не решила проблемы соотношения психики и тела. Однако высказанные на ней разнообразные точки зрения запустили ряд дискуссий и споров в биологии и философии, продолжающихся по сей день. На обсуждение были выдвинуты все те же вопросы, причем Экклс остался верен декартовской теории о двух субстанциях – о раздельном существовании двух разных систем, души и тела, – хотя практических доказательств этому так и не нашел. Большинство членов собрания склонялось к материалистической точке зрения о том, что психика (сознание) создается материей – только вот как именно, так и осталось загадкой.
Для Сперри ватиканская конференция стала поворотным событием. Идея о возможном причинном воздействии психических состояний на мозг завладела его умом – со всеми вытекающими последствиями. Психиатр Ганс Шефер из Гейдельбергского университета, опираясь на свою уверенность в практической ценности психоанализа, тоже поддержал эту гипотезу. Эволюционные теории привели к разделению материалистических теорий сознания на две ветки – эмерджентность и панпсихизм. Согласно первой, сознание появляется из бессознательной материи, когда ее организация достигает определенного уровня сложности. Сперри решительно отдавал предпочтение этой концепции. Вторая – панпсихизм – снимает все вопросы, поскольку предполагается, что субъективным сознанием, пусть в очень широком спектре вариантов, обладают все материальные объекты. Суть же в том, что для объяснения сознания не нужны понятия эмерджентности и сложности. Сознание – неотъемлемое свойство всего сущего, от камней и муравьев до нас с вами.
Вернувшись с конференции, Сперри продолжил шлифовать свои идеи. На следующий год, читая лекцию в Чикагском университете, своей альма-матер, он открыто заявил о склонности к ментализму. «Я намерен присоединиться к оппозиции и вместе с менталистским меньшинством, составляющим около 0,1 процента, поддержать гипотетическую модель мозга, в которой сознанию и психическим факторам отводится особая функциональная роль как важным звеньям в цепи контроля»[24]. Он пояснил свою логику: «Во-первых, мы считаем, что сознание и психические явления – это динамические, эмерджентные, схемообразующие (конфигуративные) свойства функционирующего живого мозга, и такую точку зрения принимают многие, в том числе некоторые более материалистично настроенные исследователи мозга. Во-вторых, мы делаем еще один значимый шаг вперед в дискуссии и настаиваем, что эти эмерджентные конфигуративные свойства оказывают каузально-контролирующее действие в мозге – как и всюду во вселенной. И вот тут мы можем раскрыть старую как мир тайну сознания». Сперри описал процесс сознания как не поддающееся редукции (разбиению на составляющие), динамичное (реагирующее на нейронную активность) и эмерджентное (выходящее за рамки простой суммы породивших его процессов) свойство мозга, а также сказал, что этот процесс невозможен вне мозга. Отрицая дуализм во всех видах, он подчеркнул: «Этот термин [психические факторы] согласуется с явлениями субъективного опыта, но не подразумевает здесь никаких бесплотных сверхъестественных сил, действующих независимо от мозгового механизма. Психические факторы, как они здесь понимаются, обязательно связаны со структурой мозга и его функциональной организацией»[25]. Нет в системе никаких духов-невидимок.
К началу 1970-х эта концепция получила признание ограниченного круга специалистов и способствовала усилению антибихевиористских настроений. В повестку дня вернулись умственные образы, мысли и представления, а также внутренние ощущения. Им даже отводили каузальную роль в трактовках. Началась – и пока еще не завершилась – «когнитивная революция».
Современные философы вступают в игру
Тем временем философы вели ожесточенный спор из-за теорий, включавших материалистическую точку зрения на мозг. В 1975 году Экклс вышел на пенсию, оставил лабораторию и скооперировался с выдающимся философом Карлом Поппером. Как и Декарт, они оба полагали, что при условии эффективности психической деятельности – то есть если мысль способна оказывать воздействие на состояние мозга – мозг должен быть восприимчив к нефизическим влияниям[26]. Экклс пробовал выдвинуть проверяемые гипотезы, но не преуспел в этом и в конце концов остановился на модели взаимодействия мозга и разума без экспериментальных доказательств и проверяемых гипотез. Хотя в таком виде дуализм не привлек большой армии сторонников, в очередной раз родилась новая его разновидность, причем на сей раз ее принесли на своих крыльях летучие мыши.
В 1974 году известный философ из Нью-Йоркского университета Томас Нагель опубликовал сенсационную работу «Каково быть летучей мышью?» и тем самым спровоцировал массу дискуссий на тему «Как объяснить восприятие красноты?» Утверждая, что субъективность – неотъемлемое свойство сознания (то же самое утверждал и Франц Брентано), Нагель заявляет, что «организм находится в сознательном психическом состоянии только тогда, когда реализуется нечто похожее на «быть» этим организмом – нечто похожее для этого организма». Здесь «похожее» не значит «напоминающее», как в вопросе «на что похоже катание на коньках – похоже ли это на катание на роликах?» В данном случае речь идет о субъективном качественном ощущении опыта, то есть – на что похожи ощущения субъекта: «Что вы чувствуете, когда катаетесь на коньках?» Скажем, прилив бодрости и веселья. Нагель называл это «субъективным характером опыта». Этому дали и другие определения – «феноменальное сознание» (формирующееся на основании чувств и опыта), а также, хотя Нагель тут ни при чем, квалиа.
По Нагелю, что-то ощущается так же, как ощущает это субъект опыта, который имеет этот опыт, и что-то ощущается так же, как это ощущает живое существо, которое является именно этим существом, а не кем-то другим; только данный субъект способен переживать субъективное психическое состояние. Это было похоже (в значении «напоминало») на то, как если бы перед оголодавшим футболистом поставили тарелку пасты карбонара, – философы, по выражению философа Питера Хакера, жаждущие избавления от «упрощающего физикализма и бездушного функционализма»[27], жадно набросились на новую идею. Для некоторых это стало спасительной соломинкой – наука объективна, а сознание субъективно, и никогда им не сойтись, а если и сойдутся, то столкнутся с какими-нибудь новыми, пока еще не открытыми, физическими или фундаментальными законами (такова нынешняя позиция Нагеля)[28].
