* * *
Чтобы добраться до ископаемых троп на мысе Мистейкен-Поинт, я сначала прилетел в город Дир-Лейк, а затем автостопом проехал почти семьсот миль, специально выбирая самые замысловатые маршруты, чтобы побывать во всех уголках острова. По пути я поднимался на горы, плавал в реках, изучал айсберги, ночевал под открытым небом и спал на чужих диванах. Ньюфаундленд идеально приспособлен для беззаботной жизни; там самый низкий в мире уровень самоубийств; там живут прекрасные и доброжелательные люди, каждый из которых, как мне показалось, владеет большой машиной. Мало-помалу я добрался до юго-восточной оконечности острова.
Однако, добравшись наконец до входа в парк, я получил от ворот поворот. Бдительный рейнджер – смотритель парка, – запретил мне даже приближаться к окаменелым тропам, потому что у меня отсутствовало необходимое для этого разрешение. Их местонахождение, как оказалось, было строго засекречено из-за постоянно растущего числа так называемых палеопиратов, которые извлекают из скал наиболее заметные окаменелости и продают их коллекционерам.
Неудача не смутила меня. Через год я получил специальное разрешение и вернулся в парк во всеоружии. Милая пара, с которой я познакомился годом ранее, любезно встретила меня в аэропорту и подбросила до городка Трепасси, прозванного местными жителями «гаванью мертвых» за то, что в его прибрежных водах из-за частых туманов затонуло множество кораблей. Там, в посредственном ресторанчике мотеля «Трепасси», я наконец-то познакомился с Алексом Лю.
Зная его только по вырезкам из газет и журналов, я представлял себе Лю типичным, как мне тогда казалось, палеонтологом: седовласым мужчиной с усталыми глазами и надвинутыми на нос очками Сэвилл-Роу, который дни напролет рассматривает под палящим солнцем разные находки. Каково же было мое удивление, когда в дверях ресторана появился приятный черноволосый молодой человек со скромной улыбкой, которому не исполнилось и тридцати лет. Вместе с ним на встречу пришли два его ассистента: Джо Стюарт, симпатичный коротко стриженый мужчина, похожий на игрока в регби, и Джек Мэтьюс, самый молодой член команды, который на какое-то мгновение прямо у меня на глазах превратился из озорного мальчишки в эксцентричного и блестящего профессора.
Мы пожали друг другу руки, заняли места за столиком и заказали пиво с жареной рыбой. Они ели с большим аппетитом. Из-за нехватки денег молодые люди две из трех ночей спали в палатках, разбитых в заброшенном трейлерном парке, а каждую третью ночь проводили в мотеле, где отмывались и стирали вещи. Не только журналисты, заверили они меня, располагают ограниченными финансовыми ресурсами. Университеты и правительство, сказал Лю, смущенно улыбнувшись, постоянно сокращают бюджеты на палеонтологические исследования. «То, что я делаю, крайне важно для понимания того, откуда мы произошли, – сказал он. – Но все это не считается социально значимым делом. Раскопки не решают проблему изменения климата и не приводят к росту экономики».
Еще мальчишкой Лю полюбил динозавров, особенно тех, что видел в фильме «Парк Юрского периода». Интерес к ископаемым животным, который, кстати, с годами нисколько не увял, вкупе с любовью к полевой работе и увлечением геологией в итоге привели Лю в палеонтологию. Получая в Оксфорде степень магистра, он планировал изучать древних млекопитающих, но вынужден был отказаться от своей затеи из-за отсутствия свободных мест; его дипломный проект в итоге был посвящен изучению зубов слонов, обитавших на территории современного Египта в Эоценовую эпоху. Готовясь к получению степени доктора философии, Лю обратился к гораздо более древним и малоизученным представителям эдиакарской фауны. «Если бы я занялся млекопитающими, то искал бы ответы на вопросы, которыми люди задаются уже сотни лет», – сказал он. – «В то же время я знал, что эдиакарская тема была новой и плохо изученной. Это звучало заманчиво, потому что сложных вопросов там гораздо больше».
Из всех вопросов, которые вызывают эти загадочные мягкотелые организмы, самый сложный связан с происхождением движения. Некоторые палеонтологи предполагают, что представитель эдиакарской биоты, который первым самостоятельно сдвинулся с места и оставил за собой след, запустил серию морфологических изменений, сделавших возможным переход от беспечно покачивающихся анемоноподобных к современным позвоночным животным, прекрасно умеющим быстро бегать, прыгать, летать, копать и просто ходить. В науке не просто найти по-настоящему новую неразрешимую проблему, а решить её – еще сложнее. Похоже, что Лю смог сделать и то и другое одновременно.
* * *
Для уважаемого ученого погружение в покрытый мраком мир Эдиакарского периода – не самое благодарное занятие. Информации о той эпохе крайне мало, и даже самые общие допущения и предположения часто оказываются ошибочными. Например, мы до сих пор не знаем точно, к какому царству принадлежала эдиакарская биота. В разное время ископаемые организмы причислялись к растениям, грибам, колониям одноклеточных и даже к «исчезнувшему царству», которое видный палеонтолог Адольф Зейлахер назвал вендобионтой. В то время как большинство исследователей допускает, что первые многоклеточные были животными, некоторые эксперты с недавних пор настаивают на том, что причисление всех известных видов эдиакарской фауны к тому или иному царству – это слишком упрощенный подход. Они считают, что ископаемые многоклеточные должны быть повторно классифицированы.
Сидя тем вечером за одним столом с Лю, я никак не мог понять, почему этот невероятно педантичный ученый с мягким голосом выбрал настолько запутанную сферу научных интересов. Лю рассказал мне, что впервые заинтересовался эдиакарскими организмами на втором курсе в Оксфорде, слушая лекции профессора Мартина Бразье, который вдохновенно рассказывал о загадочных докембрийских окаменелостях. Бразье, погибший в 2014 году в автокатастрофе на шестьдесят восьмом году жизни, был культовой фигурой для всех специалистов по Эдиакарскому периоду. Он не оставлял камня на камне от надуманных теорий и уверенно расширял домен тех, кто не может быть точно определен. В 2009 году в своей книге «Darwin’s Lost World» он коротко разобрал принцип единообразия, который гласит, что поскольку законы природы универсальны и едины, то изучая современных животных, можно лучше понять животных ископаемых. Бразье признавал, что униформитарианизм оказался мощным инструментом, доказавшим свою эффективность во многих областях, но он игнорирует сильнейшую взаимозависимость между организмом и окружающей средой. Таким образом, в Докембрийском периоде стройная теория начинает разваливаться как карточный домик, потому что существовавшая в те времена океаническая экосистема была совершенно иной. «Надо полагать, что мир, существовавший в Докембрий, был больше похож на мир далекой планеты», – писал он.
Для нас – обитателей суши, морские глубины до сих пор остаются таинственным и полным опасностей местом, населенном очень странными существами вроде стеклянных кальмаров и плотоядных медуз. В Эдиакарский период подводный мир выглядел совсем уж невероятно. Начав ползать, первое эдиакарское животное открыло для себя мир, лишенный хищников. Морское дно, покрытое толстыми цианобактериальными матами либо токсичными отложениями застало глобальные изменения климата, наступившие в конце ледникового периода. Это явление известно под названием «Земля – снежный ком». Если бы это животное имело глаза, оно бы увидело подводную пустыню, неравномерно покрытую желеобразным веществом. Тут и там оно должно было натыкаться на дискообразные или похожие на мясистые листья организмы, ведущие неподвижный образ жизни: огромный мир, населенный лишенными мозга мягкотелыми существами.
