В этом споре, в зависимости от выбранной точки зрения, муравьи предстают либо разумными существами, либо полными идиотами, которыми управляет всеведущее провидение. Только совсем недавно ученые начали понимать, что истина лежит где-то посередине: сложное поведение муравьев объясняется не разумностью отдельных особей, а наличием у них коллективного или внешнего разума, который принадлежит одновременно всем и никому в отдельности.
Коллективным разумом так или иначе пользуются все животные на Земле: от слизевиков до живущего высоко в горах и вечно погруженного в свои мысли отшельника. Одноклеточные слизевики настолько глупы, насколько это вообще возможно: у них отсутствуют даже зачатки нервной системы. Тем не менее они разработали невероятно эффективный способ добычи пищи: они вытягивают похожие на щупальца псевдоподии, ощупывают все вокруг и, не найдя ничего съедобного, втягивают их обратно, оставляя на поверхности липкий след или, если быть более точным, анти-след, поскольку он обозначает место, где нет никакой еды. Затем они как ни в чем ни бывало продолжают поиски, избегая помеченных слизью поверхностей. Используя этот своеобразный метод проб и ошибок, слизевики способны решать на удивление сложные задачи. Когда ученые поместили один из видов слизевика на карту пригородов Токио и засыпали овсяными хлопьями основные населенные пункты, слизевик через какое-то время воссоздал точную копию действующей сети железных дорог. Вы только вдумайтесь: одноклеточные организмы способны спроектировать сеть железных дорог так же искусно, как лучшие японские инженеры. Не знаю, что за сила управляет слизевиками, но это безусловно не их собственный разум. Стоит нам тщательно стереть тряпкой всю слизь – другими словами, удалить следы, как слизевик начнет беспомощно и бесцельно шевелиться, словно его внезапно охватила деменция. Они не хранят информацию; за них это делает тропа.
Как вид, человек наделен не только внешним, но и собственным интеллектом. Обладая большим мозгом и, как правило, узким кругом общения, люди традиционно использовали свои интеллектуальные способности, чтобы превзойти конкурентов в борьбе за ресурсы и партнеров, чтобы охотиться и доминировать над животными, чтобы, наконец, завоевать всю планету. В следующей главе я подробнее расскажу о том, как люди экстернализировали свою мудрость в форме тропинок, устных и письменных текстов, искусства, географических карт и, с недавних пор – электронных данных. Но несмотря ни на что, даже в эпоху Интернета, мы продолжаем романтизировать и превозносить одиночество. Большинство из нас, особенно это касается американцев, привыкли считать своей личной заслугой любые способности и таланты, равно как и все достигнутые благодаря им успехи. В своем эгоизме мы упорно не замечаем, что за нашими достижениями стоит масса людей. Слепой эгоизм повлиял даже на наши взгляды на тропу: говоря о новых маршрутах и дорогах, мы склонны приписывать их появление какому-то одному первопроходцу, будь то Даниель Бун, проложивший Дорогу диких мест, или Бентон Маккей, придумавший Аппалачскую тропу. В отличие от большинства из нас, ученые давно догадывались, что тропы обычно возникают естественным образом благодаря общим усилиям самых разных людей и не требуют обязательного участия проектировщика или деспота.
* * *
История нашего прозрения и знакомства с мудростью муравьиных тропинок начинается, как это ни странно, с обычной гусеницы. Весной 1738 года молодой женевский студент Шарль Бонне, прогуливаясь неподалеку от родительского дома, расположенного в коммуне Тоне, заметил висевшее на ветках боярышника небольшое, покрытое белой шелковистой паутиной гнездо. Внутри него извивались только что вылупившиеся, покрытые рыжими волосками гусеницы кольчатого коконопряда.
Восемнадцатилетний, хилый, глуховатый и близорукий астматик Бонне был мало похож на натуралиста. Но зато он от природы обладал невероятным терпением, внимательностью и неистребимым любопытством. Отец настаивал, чтобы Бонне стал юристом, но сам он мечтал о новой для того времени профессии – он хотел посвятить жизнь исследованию микромира, населенного насекомыми и другими крошечными существами.
Бонне решил срезать ветку боярышника и отнести ее домой. В те времена большинство натуралистов поместило бы гусеницу в специальную склянку, называемую poudrier, чтобы пристально изучить анатомию насекомого. Но Бонне хотел наблюдать за жизнью гусеницы в естественных для неё и комфортных для себя условиях. Ему пришла в голову идея закрепить ветку за окном своего кабинета. Это окно стало для него чем-то вроде телевизора, перед которым он провел не один час.
Через два дня гусеницы покинули гнездо и поползли друг за другом вверх по оконному стеклу. Через четыре часа процессия успешно добралась до рамы, развернулась и поползла обратно. Невероятно, но спускались гусеницы по тому же пути, что и поднимались. Позднее Бонне написал, что он даже пометил их маршрут – скорее всего, сделал он это восковым карандашом, – чтобы узнать, не собьются ли гусеницы с пути. «Но они всегда уверенно шли по нему и ни разу не отклонились», – написал Бонне.
Каждый день Бонне наблюдал за тем, как гусеницы отправляются в очередную экспедицию по окну. Присмотревшись повнимательнее, он заметил, что каждая гусеница оставляла за собой едва различимую нить, по которой ползли следующие гусеницы. Заинтригованный Бонне оборвал нить, проведя по ней пальцем. Когда вожак добрался до разрыва, он явно растерялся и развернулся в обратную сторону. Следующие две гусеницы повторили маневр. Остальные невозмутимо доползали до разрыва, а затем либо разворачивались, либо начинали изучать оборванный след. Со стороны они были похожи на человека, который обронил фонарик и пытается наощупь найти его в полной темноте. Затем одна из гусениц, которая, по мнению Бонне, «была выносливее остальных», решила не возвращаться и поползла в неизвестность, оставляя за собой новый след; другие гусеницы последовали за ней.
Воодушевленный неожиданным открытием Бонне собрал на улице еще несколько гнезд и положил их на каминную полку. Вскоре десятки гусениц приступили к исследованию его спальни: они ползали по стенам, потолку и даже мебели. Несомненно, он чувствовал себя новым богом, когда понял, что может управлять гусеницами, просто стирая оставленные ими следы. Он с удовольствием показывал этот фокус гостям. «Видите колонну маленьких гусениц? – спрашивал он. – Держу пари, что они не пересекут эту линию», – говорил он и проводил пальцем перед первой гусеницей.
* * *
В южной части Аппалачской тропы я тоже иногда видел в кронах деревьев эти странные белые шатры из паутины. Порой они достигали устрашающих размеров; несколько раз мне попадались деревья, полностью окутанные многоугольными облаками. Знакомый хайкер называл их «деревьями-мумиями».
Не знаю почему, но от одного их вида у меня по телу всегда пробегают мурашки. Как я узнал позже, гусеницы коконопряда – это по-настоящему жуткие и опасные животные. Их «лицо» напоминает черную маску, а тело покрыто тонкими, содержащими токсины волосками, которые могут отрываться и в ветреную погоду разноситься по воздуху на большие расстояния – до одной мили, вызывая такие аллергические реакции, как зуд, сыпь, кашель и покраснение глаз. Некоторые виды коконопряда раз в десять лет начинают размножаться особенно интенсивно, и это становится настоящим стихийным бедствием. В июне 1913 года железная дорога Лонг-Айленда пережила нашествие лесного коконопряда; они так плотно облепили рельсы, что поезда не могли тронуться с места из-за буксующих колесных пар.
