Биолог Эмма Деспланд рассказала мне о том, что однажды она оказалась в кленовой роще во время нашествия гусениц коконопряда. Она назвала ее «лесом-привидением».
«В июне на сахарных кленах не было ни одного листочка – только странные, похожие на украшения для Хэллоуина, отвратительные шелковые клубки. Потом ты слышишь шум дождя. Только это не дождь. Это падают какашки гусениц».
Коконопряды не пользуются особой любовью даже у биологов. И тем не менее, ученые вроде Деспланд веками изучают коконопрядов в том числе и по следующей причине: будучи непревзойденными фолловерами – абсолютно преданными и абсолютно тупыми, – они довели до абсурда саму идею хождения по следу или тропе. Деспланд рассказала, что если молодую гусеницу изолировать от других гусениц, то она будет растерянно крутить головой, пытаясь найти след, а потом, скорее всего, умрет с голоду. В одиночку они совершенно беспомощны, сообща они способны съесть все листья в лесу.
Мне было настолько интересно воочию увидеть этих робких существ, научившихся держаться друг за друга и благодаря этому – успешно выживать, что я сел на автобус до Монреаля, чтобы посетить лабораторию Деспланд, в которой она занимается изучением лесных коконопрядов. Когда я приехал на место, она открыла контейнер «Тапервер», чтобы показать мне гусениц – несколько черных мохнатых тварей, похожих на ожившие мышиные экскременты. Затем на стареньком офисном компьютере Деспланд показала мне ускоренное видео, которое она сняла лично, чтобы выяснить, каким образом они находят пищу. В целях эксперимента гусеницы были помещены на длинный узкий лист картона. На одном краю лежал осиновый лист, который гусеницы любят есть, а на другом – лист гибрида тополя Populus trichocarpa × P. deltoides (клон H11-11), который гусеницам не кажется аппетитным. Эксперимент был очень простым: представьте себе группу маленьких детей, стоящих с завязанными глазами в центре длинного коридора, в одном конце которого лежит шоколадный торт, а в другом – пучок сырого сельдерея. Если предложить им найти и вместе съесть самое вкусное из двух блюд, они разойдутся в разные стороны, а потом обменяются информацией о результатах поиска. А как поведут себя гусеницы?
На экране монитора я увидел пять картонных полосок, на которых одновременно проводилось пять экспериментов, но Деспланд обратила моё внимание на вторую полоску снизу, по которой в направлении листа гибридного тополя двигалась колонна гусениц. Вскоре все они заползли на лист, но есть его не стали. Долгое время ничего не происходило, потому что гусеницы не знали, как исправить допущенную ошибку и что вообще делать дальше. Наконец они решили вернуться к своему «биваку» (шелковой подушечке, заранее созданной ими для отдыха), расположенному в центре полоски, а затем снова направились к гибридному листу, при этом никто из них не рискнул ползти в противоположном направлении – туда, где лежал вкусный осиновый лист. Судя по всему, гусеницы собирались ходить туда-обратно до бесконечности.
Я сразу вспомнил забавный случай, описанный Бонне. Однажды он наблюдал за колонной гусениц соснового походного шелкопряда, которая неспешно двигалась по кромке керамического горшка. Подробности мне точно не известны, но, кажется, они ползали по кругу не менее суток. Позднее свидетелем этого феномена стал Жан-Анри Фабр: к его удивлению, гусеницы описывали круги более недели, пока от истощения наконец не разорвали кольцо Уробороса, просто попадав на землю. В своей книге «Pilgrim at Tinker Creek» Энни Диллард вспоминает ужас, который она испытала, представив бредущих по кругу бездушных монстров, описанных Фабром. «Именно фиксация пугает всех нас, – писала она. – Бесцельное движение, беспомощная сила, бессмысленное шествие гусениц по кромке горшка. Я ненавижу все это, потому что сама могу в любой момент шагнуть в этот завораживающий круг».
Похоже, гусеницы Деспланд тоже не могли вырваться из замкнутого круга. Прошел уже час, а их паттерн поведения не менялся: они возвращались к биваку, потом ползли к гибридному листу и снова возвращались к биваку. Я начал изнывать от скуки.
В конце концов несколько коконопрядов рискнули оторваться от основной группы и двинулись в противоположном направлении. Гусеницы ползли очень медленно и нерешительно. Они непрерывно изгибались, съеживались, замирали, подталкивали друг друга вперед и часто оборачивались. Деспланд предположила, что эта нерешительность заложена в них генетически: они боятся отбиться от других гусениц и остаться в одиночестве, потому что в этом случае значительно повышается риск быть съеденным птицей.
К концу второго часа разведчики всё-таки добрались до осинового листа, а остальные гусеницы, обнаружив новый след, поползли за ними. Несмотря на все допущенные промахи, через четыре часа коконопряды в полном составе доедали остатки листа.
Техника добывания пищи у гусениц проста до идиотизма, но работает она безупречно. Деспланд объяснила, что голод вызывает у гусеницы беспокойство, которое в конце концов вынуждает её сойти с проторенной дорожки и отправиться на поиски чего-то нового.
– Вожаками обычно становятся самые голодные, – уточнила Деспланд. – Потому что именно они готовы заплатить любую цену за еду.
* * *
Через год после первых опытов с коконопрядами Шарль Бонне отправился на поиски новой партии гусениц и случайно наткнулся на колючий цветок ворсянки, на котором обосновалась колония маленьких красных муравьев. Сгорая от любопытства, он сорвал цветок, отнес его к себе в кабинет и посадил в банку.
Однажды он пришел домой и обнаружил, что часть муравьев покинула гнездо. Осмотревшись, он нашел их на деревянной оконной раме. В своем журнале Бонне записал, что видел, как один из муравьев затем спустился по стене, заполз в банку и скрылся в гнезде. В тот же момент два других муравья выбрались из цветка и побежали к раме тем же самым маршрутом, которым возвращался первый муравей.
«Внезапно мне пришло в голову, что эти муравьи, как и гусеницы, оставляют следы, по которым ориентируются другие муравьи».
Разумеется, он знал, что в отличие от гусениц муравьи не выпускают тонкие нити. Но зато они выделяют сильный запах, слегка напоминающий запах мочи (из-за этого в древности их называли «писмайерами», а позднее – «писающими муравьями»). Эта субстанция, рассуждал Бонне, может «так или иначе оставаться на объектах, к которым они прикасаются, и затем воздействовать на их обоняние». Он сравнивал «невидимые следы» муравьев со следами диких кошек, которые незаметны людям, но зато видны как на ладони собакам.
Его предположение было легко проверить: как и в прошлый раз, он просто провел пальцем поперек муравьиной тропинки. «Сделав это, я повредил тропинку и затем наблюдал то же самое представление, которое ранее давали гусеницы: муравьи растерялись, ведь их путь внезапно оборвался. Некоторое время их замешательство меня забавляло».
Бонне нашел элегантное объяснение тому, каким образом возникают муравьиные тропинки. В отличие от Гюбера и Фабра он не считал, что для этого необходимы крепкая память, острое зрение или особый язык. Бонне верно рассудил, что муравьи просто бегают по тропинкам, которые ведут либо к дому, либо к пище. Однако некоторые муравьи сходят с тропинки, «привлеченные определенным запахом или иным, неизвестным нам раздражителем» и прокладывают новые маршруты. Если муравей-разведчик находит пищу, то, возвращаясь в гнездо, он оставляет за собой следы, по которым пойдут остальные муравьи. Таким образом, написал Бонне, «один-единственный муравей может привести большое количество своих товарищей в определенное место и для того, чтобы сообщить им о сделанном открытии, ему не нужен никакой язык».
