* * *
Ранним утром я сидел на складном металлическом стуле перед входом в свой хоган и ждал, когда кто-нибудь объяснит, что и как мне надо делать в первый день работы пастухом. Это была моя первая ошибка: как правило, пожилые индейцы не снисходят до объяснений наивным и любопытным белым. Они считают, что люди должны молча наблюдать за их действиями и таким образом всему учиться. Кроме того, Гарри и Бесси говорили исключительно на родном для навахо языке дине бизаад. Английским они владели не лучше, чем я – дине бизаад. Если не считать заезжавших к ним в гости детей, то единственным моим переводчиком был брат Бесси – большой пройдоха по имени Джонни, Ки либо Кит (как известно, навахо в течение жизни получают много разных имен). Обычно Джонни-Ки-Кит крутился где-то поблизости, но в то утро он уехал с другом на своем пикапе, сказав, что вернется через пять дней. Я остался единственным англоговорящим человеком во всей округе.
Мой хоган, как и все остальные хоганы, был обращен на восток, поэтому восходящее солнце било мне прямо в глаза. Услышав звон колокольчиков, я обернулся и увидел полчища выбегающих из загона овец. Позади них, опираясь на старый черенок от метлы, шла Бесси. Я сразу подбежал к ней. Своей палкой она нарисовала на земле большой круг, разделила его пополам прямой линией: ϕ, а затем сверху дорисовала еще один небольшой круг.
– Tу, – сказала она. Это было единственное слово, которое я знал на дине бизаад: вода.
С помощью жестов и нескольких неразборчивых английских слов она дала мне понять, что я должен перегнать овец к водяной мельнице, которая наполняет поилки водой, дать им хорошо напиться, после чего отвести их на пастбище в большом круге и до наступления темноты вернуть домой. Накануне я видел эту мельницу из окна машины, но понятия не имел, как до нее добраться пешком, и очень надеялся, что дорогу знают овцы (это была моя вторая ошибка).
Овцы выбежали со двора и устремились к неглубоким каньонам на северо-западе, поэтому я быстро заскочил в хоган, бросил в рюкзак что-то из съестного и помчался за ними вдогонку.
Я нашел их в зарослях бурьяна, которые начинались сразу за двором Бегеев. Овцы мирно обнюхивали землю и, бодро причмокивая, пощипывали нежные побеги травы. Время от времени я замечал в траве яркие пятна полевых цветов, но они почти сразу бесследно исчезали.
Я заметил, что овцы были совсем недавно острижены. Их спины, покрытые глубокими складками и бороздами цвета хаки, напоминали пустынные пейзажи с высоты птичьего полета. Овцы самой старой в Северной Америке породы навахо-чурро славятся своей длинной прямой шерстью, которую очень ценят индейские ткачихи. За несколько последних десятилетий поголовье этих овец сильно сократилось – отчасти из-за необдуманных действий федеральных чиновников, которые сочли их слишком «мелкими», «инбредными» и «вырождающимися». У некоторых баранов вырастают четыре полноценных рога, поэтому породу чурро также называют «американской четырехрогой». Я очень надеялся увидеть этот каприз природы своими глазами, но, к сожалению, в моем стаде были только кастрированные бараны, у которых не бывает четырех рогов.
Вокруг стада кружилось пять лохматых дворняг. Четверо из них держались поближе к овцам, а пятая, доброглазая искательница приключений и обладательница густой коричневой шерсти, вскоре увязалась за мной. Она постоянно крутилась у меня под ногами, а когда я садился на землю, чтобы передохнуть, сразу клала свою голову мне на коленку. Гарри говорил своим детям, что хочет избавиться от неё, поскольку она ходит за людьми, а не за овцами, и поэтому не годится на роль пастушьей собаки. Но лично мне нравилась ее привязанность к людям, и тайком от других собак я часто угощал ее вяленой говядиной.
Собаки с незапамятных времен помогают человеку пасти овец и защищать их от хищников. Хорошо обученные овчарки умеют управлять огромными отарами и выполнять команды, подаваемые свистом и жестами. Однако собаки Бигеев не имели ничего общего с овчарками. Они не реагировали ни на одну команду (кроме той, что говорила о скорой кормежке) и никому не подчинялись. Их роль, насколько я понял, заключалась в том, чтобы лаять на всё, что движется, будь то перепуганная лошадь, бегущий вдалеке заяц или проезжающий мимо пикап.
Меня предупреждали, что овцы Бигеев имеют репутацию «трудной отары», однако, даже когда мы ушли далеко от дома и затерялись среди пересохших русел ручьев, мне они все равно казались вполне вменяемыми (по правде говоря, мне их просто не с кем было сравнивать, поэтому мое мнение нельзя считать объективным). Проведя всю ночь в загоне, они шли очень бодро, и останавливались только для того, чтобы пощипать траву. Ягнята то и дело подпрыгивали, извиваясь в воздухе, как рыбы. Молодые бараны время от времени начинали резвиться и вставать на дыбы, но потом успокаивались и быстро догоняли стадо.
Когда овцы натыкались на тропу, они иногда выстраивались в ряд или, как говорят пастухи, нанизывались друг на друга, и, похлопывая ушами, переходили на бег. Бессмысленная гонка прекращалась, только когда один из лидеров отвлекался на сочную траву и останавливался. Форма стада менялась в зависимости от скорости движения: как только она снижалась, овцы рассредоточивались и выстраивались треугольником, самая широкая сторона которого смотрела вперед. Если овцам попадалась особенно вкусная трава, они переходили на очень медленный шаг и растягивались, словно участники акции протеста, в длинную, сравнительно ровную цепь. Как только скорость возрастала, овцы снова вставали друг за другом. Наблюдая за этими перестроениями, я быстро понял, как и почему появляются овечьи тропы: все дело в скорости.
Однако со временем я стал замечать, что даже двигаясь совсем уж медленно, они все равно сохраняли необъяснимую, даже идиотическую привязанность к тропе. Им нравилось идти по тропе, но только до тех пор, пока она не пересекалась с другой тропой. Если в этот момент я не успевал преградить им путь, они рассеянно сворачивали на новую тропу, вместо того чтобы идти по старой. Похоже, они просто любили ходить по любым тропинкам и их совершенно не интересовало, куда они ведут.
По словам фермера Уильяма Герберта Гатри-Смита, когда домашних овец перевозят на новое место, они сразу начинают протаптывать тропинки, чтобы чувствовать себя как дома. Он наблюдал за этим процессом собственными глазами, после того как в 1882 году приобрел в Новой Зеландии двадцать четыре тысячи акров невозделанной земли, построил там ранчо и начал разводить овец. Оказавшись в незнакомой местности, писал он, овцы первым делом начали «исследовать её и размечать… радиальными линиями, исходящими от основного лагеря». Овечьи тропы разбегались во все стороны, но всегда аккуратно огибали болота, скалы, волчьи ямы и топи. Освоение новых земель не обходилось без жертв: известно, что многих овец «поглотили заболоченные земли». В конечном итоге, тропы, которые приводили к участкам с густой травой, неизменно расширялись, а все бесполезные исчезали. Построение описанных Гатри-Смитом радиальных схем троп является совершенно обычном делом для овец; кстати, расходящиеся веером продавленные в земле дороги, или, как их еще называют, «полые дороги», появились в Месопотамии уже в Бронзовом веке и сохранились до сих пор.
