В культуре апачей места не существуют в полной изоляции друг от друга. Скорее, как и почти у всех коренных народов, они находятся в некой пространственной концептуальной матрице и плавно переходят одно в другое. Однажды Бассо обратил внимание на старого ковбоя-апача, который тихо разговаривал сам с собой. Внимательно прислушавшись, Бассо понял, что старик перечисляет названия мест – «длинный список, прерываемый только смычными плевками, озвучивался почти десять минут».
Бассо спросил его, что он делал, и старый ковбой ответил, что все это время он просто «называл имена».
– Зачем? – спросил Бассо.
– Мне нравится, – ответил старый ковбой. – Я так мысленно путешествую.
Практику перечисления географических названий антропологи называют топогенией (topogeny). По сути, это повествование в своем самом чистом и первозданном виде, когда нарратив представляет собой цепочку плотно сжатых лингвистических пакетов, которые подобно семенам расцветают в человеческом мозге. Топогения распространена в таких разных и отдаленных друг от друга местах, как Аляска, Папуа-Новая Гвинея, остров Ванкувер, Индонезия и Филиппины. Список географических названий помогает прокручивать в голове будущий маршрут, передвигаясь от мнемонического колышка к мнемоническому колышку, от истории к истории. По словам антрополога Томаса Маскио, представители племени рауто из Папуа-Новой Гвинеи могли перечислять сотни географических названий подряд. «Старейшины говорили, что для того, чтобы запомнить названия этих мест, они „должны были ходить“ по различным тропам, – писал Маскио. – Когда я сидел со старейшинами в мужском церемониальном доме, они произносили названия мест в такой последовательности и с таким видом, что у меня создалось впечатление, будто они мысленно путешествуют по своей стране. Старейшины называли место, рассказывали мне его историю, а затем говорили, что теперь они „направляются в другое место“».
Топогения – это не просто перечисление географических названий; это восстановление в уме ментальных ландшафтов, состоящих из линий и направлений. Эта мысль пришла мне в голову, когда мы с Ламаром Маршаллом отправились следующим летом на прогулку вдоль ручья Браш-Крик, который протекает неподалеку от старого города чероки Алиджой, что находится в часе езды от Эшвилла. Время от времени он останавливался, чтобы собрать растения, которые местные чероки считали целебными: линдеру бензойную, беарграсс и желтокорень. Заметив на берегу ручья бобровую плотину, он сказал, что однажды ставил там капкан.
Плавно и ловко пробираясь сквозь кустарник и камыш, Маршалл тем не менее с трудом переводил дыхание. Он сказал, что теряет форму, поскольку слишком много времени проводит дома, изучая старые карты и документы. Его страсть к исследованиям, как мне показалось, граничила с одержимостью.
– Моя жена постоянно пилит меня за это, – сказал он. – Мы живем в одном из красивейших мест Америки: невероятное количество троп, прекрасных видов, рек. А сколько раз я ловил рыбу в этом году? Только один раз. Я плавал на каноэ всего четыре часа! Каждый год я говорю: «Этот год будет другим. Я буду ловить рыбу, я буду ходить в походы, я буду жить в палатке». А потом год проходит, и я думаю: «А ведь мне уже шестьдесят шесть!»
Однако время, проведенное дома за изучением старинных карт и древних преданий, как ни странно, только укрепило его связь с землей. С тех пор как он переехал в Северную Каролину прошло всего шесть лет, однако его познания в истории и географии этого региона стали поистине энциклопедическими. Больше всего меня поразило то, как он говорил об истории этих мест: его воспоминания почти всегда были связаны между собой в пространстве, а не во времени. Для него, как и для того ковбоя-апача и старейшин племени рауто, земля была покрыта сотнями мнемонических колышков.
– Люди удивляются, потому что я могу нарисовать карту всей западной части Северной Каролины, – сказал он. – Я могу нарисовать все водосборные бассейны. Я могу показать, где находится каждый из примерно шестидесяти городов чероки. Причем я не держу этот список в голове и не запоминаю названия в алфавитном порядке. Я просто представляю себе тропу, которая сначала поднимается в Рабун-Гэп, затем спускается к притокам реки Теннесси… Мой разум просто плывет над горами, спускается в долины, мчится вдоль троп и продирается сквозь непроходимые заросли…
Он закрыл глаза, откинул голову назад и представил места, которые я при всем желании не мог охватить своим взглядом.
«Итак: Эстато-Олд-Таун,
Кевош-Таун,
Тессенти-Таун…
Скина-Таун,
Экой-Таун,
Тасси-Таун…
Никваси.
Картугешайе.
Нови.
Ватауга.
Айори.
Коуи.
Юзарла.
Ковичи.
Алиджой.
Аларка…»
В то утро Маршалл привел меня к ручью Браш-Крик, чтобы мы могли осмотреть участок давно заброшенной проселочной дороги, которая была частью Тропы Слез. Он боролся за предоставление федеральной защиты для этого исторического места. Найти нетронутый участок Тропы Слез довольно сложно, поскольку большая часть этой тропы давно заасфальтирована и включена в современную дорожную сеть.
Тропа Слез никогда не была единой и неизменной дорогой. То, что мы называем «тропой», на самом деле представляло собой запутанную сеть тропинок и рек, по которым передвигались изгнанники. В 1987 году в честь сто пятидесятой годовщины Переселения президент Рейган объединил отдельные участки этих троп и назвал их Национальной Исторической Тропой. Каждый год около ста тысяч мотоциклистов, в знак солидарности с переселенными племенами проезжают по одному из ее сегментов – сейчас это серия хайвеев, – который начинается в городе Чаттануга, штат Теннесси, а заканчивается в городе Ватерлоо, штат Алабама.
Мы вылезли из машины и перешли по раскачивавшемуся во все стороны мосту через ручей Браш-Крик, затем добрались по гравийной дороге до безымянного притока, который перешли на цыпочках по бревну с прибитыми к нему деревянными опорами. («Реднековский мост», – с усмешкой сказал Маршалл.) Вдоль того берега ручья проходил всеми забытый сегмент Тропы Слез. Он был подтоплен темной водой, но несмотря на это довольно хорошо сохранился. Бесчисленные повозки прокатали широкую проселочную дорогу, которая появилась на месте старинной тропы чероки.
– По ней можно идти очень долго, – сказал Маршалл, всматриваясь в деревья, за которыми она исчезала.
Стоя там, я вдруг осознал, что по злой иронии судьбы Тропа Слез стала символом всех индейских троп. На протяжении тысячелетий коренные американцы создавали невероятно функциональную сеть троп, даже не догадываясь, что однажды крупнейшие мировые империи будут использовать эти тропы для захвата их земель. По этим тропам хлынул бесконечный поток землемеров, миссионеров, фермеров и солдат, которые принесли новые болезни, технологии и идеологию. А когда количество иностранцев достигло критической массы, именно по этим тропам коренные американцы навсегда уходили со своей земли. Мы обычно представляем себе колониализм в виде неудержимой волны или взвода танков, беспрепятственно движущихся по равнинам, тогда как на самом деле он больше похож на вирус, который, непрерывно размножаясь, разносится по кровеносной системе и уничтожает организм.
