Чайка наклонила голову, ее красные глаза злобно блеснули. Эсме вдруг ощутила идущую от хищницы волну ненависти, и ей сделалось не по себе: вечно голодная чайка думала о еде, но мыслеобразы выдавали желание поживиться вовсе не рыбой. Эсме не знала, были это подлинные воспоминания, но увиденного хватило, чтобы заставить ее перейти от слов к действиям.
— Ах ты, мерзкая тварь! — девушка схватила первое, что подвернулось под руку, — это оказалась подушка, — и швырнула в птицу. Та, конечно, увернулась с легкостью и тотчас атаковала в ответ, но совершенно неожиданным образом: если раньше Эсме ощутила лишь отголосок кровожадных мыслей крикуна, то теперь ее накрыло по-настоящему. Целительницу чуть не вывернуло наизнанку от отвращения. Зрелище распотрошенных внутренностей не было для нее внове, но чайка добавила к отвратительной картине удовольствие и предвкушение роскошного пира, а вот этого целительница вынести не смогла. Позабыв об опасности, она бросилась к птице — и схватила воздух. Выдав напоследок издевательский вопль, чайка присоединилась к своим товаркам — вместе они будут кружить над Тейравенской пристанью до позднего вечера, досаждая морякам криками и воруя рыбу у тех, кто зазевается.
Эсме осторожно выглянула наружу. Подушка, конечно, угодила прямиком в сточную канаву. Одно хорошо — можно не выходить на улицу. Интересно, кто-то из соседей видел, что сей замечательный снаряд вылетел именно из ее окна?
Девушка закрыла глаза: мыслеобразы ускользали, будто серебристые рыбешки.
Что же она собиралась делать?
…ах да. Открыть двери.
Дом Велина располагался гораздо ближе к пристани, чем лавки двух других целителей Тейравена. Возможно, в другом городе это обстоятельство стало бы решающим в борьбе между лекарями, ведь у больного матроса нет времени, чтобы бродить по незнакомым улицам в поисках того, кто окажет ему помощь, — в другом городе, но не здесь. Еще до того, как Велин приютил у себя Эсме, его слава оставляла желать лучшего. Возможно, все дело было в том, что Велин не был местным: много лет назад он сошел на берег и больше не вернулся на борт фрегата, оставшись навсегда в шумном и грязном Тейравене, где уже жили два целителя. На что он надеялся? Чужак всегда остается чужаком, пусть даже по способностям многократно превосходит тех, кто с рождения слышал вопли тейравенских чаек-крикунов.
Эсме спустилась на первый этаж, открыла двери настежь и взялась за метлу. Велину бы не понравилось, что она нарушает порядок: уборку полагалось делать вечером, чтобы с утра ничто не мешало рабочему настроению. Всякий раз она хотела возразить, что утренняя разминка с метлой в руках помогает ей привести в порядок разбредающиеся мыслеобразы, но не осмеливалась перечить учителю. Велин умудрился подчинить свою жизнь строгим правилам, оставаясь при этом загадкой для Эсме. Он никогда не говорил с ней о своей родине и о фрегате, на котором служил. Лишь однажды Эсме удалось послушать парочку смешных историй, но она не была уверена, что они и впрямь произошли в действительности: воображение у Велина было богатое, и он порою рассказывал сказки собственного сочинения, желая повеселить вечно грустную ученицу.
Это было прекрасное время — и теперь оно тоже на дне.
Великий шторм не щадит никого и ничего.
Не выпуская из рук метлы, девушка застыла. Мельтешение мыслеобразов перед ее внутренним взором участилось, постепенно превращаясь в маленький водоворот, в самом центре которого возник сундук. Обычный сундук, вроде тех, в которых Велин держал свои книги и зелья; такой есть у каждого лекаря, только вот Эсме хранила в нем не совсем то, что следовало бы.
Она закрыла глаза, успокоила дыхание: кровь текла по жилам медленно, словно смола, и каждый удар сердца отдавался в ушах болезненным гулом.
«Целитель, исцели себя сам!»
…она выбрала самое прочное дерево.
…она изрядно потрудилась над замком.
…она выбросила ключ.
«Неужели все это было зря?!»
Где-то в порту раздался колокольный звон, и Эсме, вздрогнув, пришла в себя. Оглядела лавку, словно оказалась здесь впервые: комната была большая и светлая; вдоль стен стояли шкафчики со снадобьями и сундуки с книгами, посередине располагался большой стол, на который укладывали тяжелых пациентов. Казалось, Велин всего лишь ненадолго отлучился…
…бац! От сильного удара изнутри крышка сундука вздрагивает. Когда-нибудь напор окажется слишком сильным, и она не выдержит. Велин предупреждал, но разве ты слушала?
— Если никто не хочет обращаться ко мне за помощью, я сама разыщу страждущего! — сказала целительница и, отбросив метлу, решительным шагом вышла на улицу.
На улице чирикали воробьи; детвора играла в пиратов, оглашая округу звонкими криками: «Чур, я Звездочет! А я буду Крейном!..» Окрестные ребятишки частенько забегали к Велину и Эсме, чтобы залечить ссадины и царапины, но это не мешало им вести себя отчужденно в присутствии родителей. Завидев девушку, один из мальчишек первым делом осмотрелся — и лишь убедившись, что никто не наблюдает из окна, подбежал к ней.
— Во имя Светлой Эльги, помоги мне! — Тонкий голосок, старательно проговаривающий ритуальную фразу, вызвал у целительницы улыбку.
«Не отказывай страждущему, не жалей сил, не читай чужих мыслей» — такую клятву давал каждый вступающий в Гильдию, и нарушить ее было невозможно.
— Вот… — добавил ребенок плаксиво и протянул правую руку — от запястья до локтя змеилась глубокая царапина, воспаленная и сочащаяся гноем. Эсме покачала головой: еще чуть-чуть, и дело могло принять серьезный оборот. Она закрыла глаза и очень медленно провела раскрытой ладонью над раной. Ребятишки затаив дыхание следили за тем, как под пальцами целительницы зарождается золотистое сияние — его отсветы ложились на лицо Эсме, делая ее похожей на статую Эльги в портовой часовне. Они видели это не раз, но по-прежнему терялись перед лицом чуда.
Впрочем, это было свойственно и взрослым, просто они лучше умели скрывать собственные чувства.
— Ну вот, — сказала Эсме, когда царапина исчезла без следа. — А теперь я хочу тебя попросить об ответной услуге.
Мальчишка восторженно смотрел ей в лицо, готовый на все.
— Я ухожу в порт. Если за время моего отсутствия кто-нибудь придет, ты или твои товарищи сможете меня там разыскать? Я буду в «Водяной лошадке».
— Не вопрос! — он заулыбался, продемонстрировав отсутствие переднего зуба.
Целительница знала: примерно полдня после очередного чуда эти дети будут ее любить… почти бескорыстно. А потом обо всем забудут, и их внимание придется завоевывать заново; так будет длиться до тех пор, пока они не станут взрослыми.
По узкой извилистой улочке Эсме спустилась к гавани. Она шла медленно, всей кожей впитывая свежий бриз: ветер с моря уносил печаль, позволяя ненадолго расслабиться. У лавки с яркой вывеской «Древности и редкости» целительница ненадолго задержалась: несколько лет назад Велин, будучи при деньгах, завел ее внутрь и предложил выбрать «что-нибудь интересное». Другая на ее месте так бы и сделала — благо, выбирать было из чего, — но Эсме совершенно растерялась, завидев великое множество удивительных вещей. Там были странные ткани, покрытые светящимися узорами и струящиеся сквозь пальцы, словно вода; чудные хрустальные колокольчики, поющие от малейшего дуновения ветра; жутковатые мумии существ, о которых ей раньше доводилось читать в книгах Велина… Больше всего ей понравились золотые бабочки, обитавшие внутри большого стеклянного шара. «Придворные дамы в столице украшают ими волосы, — сказала Магда, хозяйка лавки — высокая женщина с крупными чертами лица и по-мужски широкими плечами. — Тебе бы пошло, да только вот стоят они слишком дорого». Украшения для волос? Эсме и не знала, что такое бывает. С крыльев прелестных созданий осыпалась золотая пыльца, но юная целительница поняла, что никогда в жизни не осмелится притронуться к этой красоте. Она обернулась, взглянула на учителя — тот понял все без слов и направился к выходу. Уже у самой двери их догнали слова Магды: «А я бы купила твой шарф. Он из очень редкой ткани. Если что, заходи!» — и вот тогда Эсме испугалась, хотя и сама не понимала отчего.
