— Но ты же погнался за мечтой? — алхимик вопросительно поднял брови. — Ты же хочешь найти себе подобных? Возможно, своих родителей или хотя бы кого-то, кто их помнит. Раз уж ты без этого жить не можешь…
Крылан потупился.
— Я могу помочь тебе лишь советом и больше ничем, — жестко сказал Ворон. — Я стар и скоро уйду к Великому шторму, а то, что было раньше… не знаю, что тебе рассказали, но я устал и решил уйти, отказавшись от имени и прошлого, — и на это были причины, которые тебя не касаются. Уж прости старика за резкость…
Джа-Джинни молчал.
— Должен признаться, ты меня удивил, — вдруг добавил алхимик. — Я наслышан о твоих похождениях и ожидал, что ты будешь… совсем другим. Вестник смерти — тебе ведь неспроста дали это прозвище, а? Говорят, ты очень изощренно мстил своим обидчикам.
— Это в прошлом, — проговорил крылан. — Я изменился.
— Слишком уж быстро, — покачал головой магус. — Наводит на размышления. Уж не встретил ли ты на своем пути воплощенную совесть?
Крылан нахмурился. Он не ожидал, что Ворон так быстро все поймет, — и это было очень плохо. Кто знает, вдруг старика навещают не только воспоминания?
— Спасибо за беседу! — Джа-Джинни решительно поднялся. — Это была для меня большая честь. Уже очень поздно…
— Я бы сказал, очень рано, — хмыкнул алхимик. — Для меня эта встреча тоже… весьма поучительна. Если бы еще я смог посмотреть, как ты летаешь…
Это был удачный поворот, поскольку Джа-Джинни хотел попросить о том, чтобы ему разрешили покинуть башню через окно. Третий этаж — как раз подходящая высота, даже с учетом того, что ему придется взять на руки Эсме. Он сказал об этом Ворону, и тот предложил не медлить.
Они поднялись на чердак. Там горела одинокая свеча, а Лейла, сидя у окна, меланхолично наигрывала на гитаре какую-то незнакомую мелодию. На тюфяке, из которого выглядывали птичьи перья, спала усталая целительница: во сне она казалась еще моложе, чем была, а темные круги под глазами почему-то вызвали у Джа-Джинни угрызения совести. Он поднял девушку на руки — она не проснулась, — а Лейла и Ворон в это время открыли окно; к счастью, оно оказалось достаточно большим, чтобы крылан сумел протиснуться. Он встал на подоконник и перед тем, как взлететь, оглянулся.
Ворон смотрел на него, восторженно улыбаясь.
Лицо Лейлы было бесстрастным.
— Все хорошо?
Джайна сидела на пороге дома, наблюдая за крыланом, — он устроился на перевернутом бочонке, который долго катал по двору, выискивая солнечное место. Человек-птица грелся, благодатно щуря большие глаза, встопорщив перья. В ответ на ее вопрос он медленно раскрыл сначала одно крыло, потом другое; при этом пару раз вздрогнул, словно от боли.
— Да, кости целы. Пара ушибов… так, ерунда. Пройдет. Джайна невольно залюбовалась. Его перья, иссиня-черные, на солнце блестели и переливались всеми цветами радуги, а сами крылья были воистину огромны. Странная, нечеловеческая красота ночного гостя притягивала и отталкивала одновременно. Джайна вдруг вспомнила, каким неожиданно тяжелым оказался крылан, и сказала:
— Это, наверное, очень непросто — все время носить за спиной такой груз.
Он вздрогнул, словно от удара. Взглянул на нее, склонив голову набок. Птичья, узкая грудь, кривые ноги, когтистые ступни и ладони. Черты его лица были человеческими, но вот взгляд больших глаз… нет, люди так не смотрят. К тому же Джайна касалась его лица прошлой ночью и поняла: эти щеки никогда не трогала бритва; хорошо хоть, перья на них тоже не росли, иначе он утратил бы последнее сходство с людским родом.
«Мне тебя жаль», — хотела бы сказать Джайна, но промолчала. Он не примет и не поймет ее жалость — по крайней мере, сейчас. С таким диким и опасным созданием не следовало забывать об осторожности.
— Летать непросто, — спокойно согласился крылан. — Но по земле ходить — сущая мука. Ты первая, кто это заметил…
Когда накануне они сошли на берег и Крейн объявил, что стоянка затянется на несколько дней, стало понято: на это время тем, кто не участвует в ремонте, придется поселиться в гостинице и посвятить свободное время одному из двух чрезвычайно важных занятий — развлекаться или умирать со скуки. К числу таких везунчиков относились, в числе прочих, Эсме и Джа-Джинни. Правда, целительнице надлежало быть в пределах досягаемости на тот случай, если понадобится помощь, а вот крылан мог бездельничать сколько душе угодно. Собственно, самым занятым человеком на время стоянки становился Эрдан, который руководил работами в доке. Капитану, не исчезни он в неизвестном направлении, оставалось бы лишь отдыхать.
Ближайшая к докам гостиница, где решила поселиться Эсме, была маленькой и невзрачной, но целительница заявила, что ей здесь нравится. Джа-Джинни подозревал, что все дело в деньгах: Эрдан, выполнявший одновременно и обязанности корабельного казначея, выдал ей авансом только часть жалованья, а просить больше девушке не позволяла гордость. Свои мысли, однако, Джа-Джинни оставил при себе; Крейн тоже не стал перечить Эсме и разрешил ей остановиться там, где хотелось.
А потом взял да и поселился в той же гостинице.
Хозяин был этому несказанно рад: он получил плату вперед и вдобавок мог теперь привлекать клиентов тем, что у него остановился сам капитан «Невесты ветра». Он благоразумно не заметил, что комната Крейна в первую ночь пустовала.
Комнатенка Эсме оказалась немногим больше ее каюты на «Невесте ветра», но зато была светлой и чистой; хозяин даже приволок откуда-то совершенно новую перину. Он был сообразителен и молчалив, а это, как заметил однажды Скодри, залог успеха в Лейстесе. Так что Джа-Джинни мог не беспокоиться о том, видел ли кто-нибудь, каким странным образом постоялица попала в свою комнату этой ночью.
Эсме не проснулась, пока они летели над городом. Она была очень легкой, и он даже не устал; самым сложным оказалось залететь в открытое — к счастью! — окно и остановиться, не врезавшись в противоположную стену и не устроив слишком много шума. Это ему удалось, хоть и с трудом. Джа-Джинни уложил Эсме на кровать и вдруг понял, что идти ему некуда, — а потому уселся на подоконнике и стал дожидаться рассвета.
Когда небо начало светлеть, оказалось, что вид из окна открывался преотличный. Гавань была как на ладони — где-то далеко, у самого горизонта, острый глаз крылана даже различил сторожевой фрегат. Просыпающийся Лейстес ничем не отличался от других городов — разве что здесь оказалось гораздо больше строящихся домов, потому что новые люди прибывали со всех сторон света.
За спиной крылана послышался шорох.
— Мне снилось, что я лечу, — сказала Эсме хрипловатым голосом. — Это было прекрасно.
Он улыбнулся, не оборачиваясь.
— А что еще тебе снилось?
— О, что-то странное! — Она негромко рассмеялась. — Будто я на какой-то площади, стою на деревянном помосте и не могу ни сойти с него, ни укрыться от полуденного солнца — а оно жарит будь здоров. Руки у меня то ли связаны, то ли закованы в кандалы. То ли меня собираются казнить, то ли продать в рабство… — При этих словах Джа-Джинни чуть не выпал из окна, а целительница продолжала: — И знаешь, что самое удивительное? Я чувствовала во сне очень сильную боль — болели спина и плечи, как будто я проработала сутки в доках, перетаскивая мешки. Странная какая-то боль…
