Покосившись на Илью (ему, должно быть, то-же скучно), Женя находит пульт за блюдцем с нарезанной колбасой и переключает на МУЗ-ТВ, где «Моджо» поют про леди и танцы в лунном свете, а двое полуобнаженных парней и девушка мокнут под душем. Женя видела этот клип раз сто, наверное, и знает песню наизусть, но смотрит снова, пристукивая ногой по ножке стула. Когда дома нет никого, она танцует под эту песню, глядя на свое отражение в полированной дверце шкафа.
Отец недовольно глядит через плечо на телевизор, и мама тут же говорит:
– Жень, выключи, мешает.
Женя выключает. Становится тоскливее вдвойне. Полуденно жужжат осы. Привлеченные вареньем, они залетают в дом и вязнут лапками на крае блюдца, бьются в оконное стекло. Одна оса трепыхается в мятом кружеве занавески, приглушенно жужжит. Еще одна ползет по носику электрического самовара, похожему на кривое копытце. Бабушка достает его каждый раз, когда приезжают гости, хотя пить из него невозможно – из-за накипи у воды странный вкус.
Женя изучает высокий гладкий лоб Ильи, точку-родинку на шее. Волосы вроде бы темные, но там, где падает солнце, они светлеют, приобретают золотистый перелив. На вид мягкие, будто шерстка у шмеля. Илья ест все, что предлагают, ловко орудует вилкой и ножом. Чуть сощурив прозрачные, как талая вода, глаза, он рассматривает салатницу и хлебную плетенку, тарелку с щербатым краем и широкой голубой каймой, потолок, ковер с оленями на стенке, липкую ленту с бусинами дохлых мух, папу, маму, тетю Милу, Женю. Женя запоздало опускает взгляд, ковыряет остывшее пюре. Выждав немного, снова смотрит – уже безопасно, не на лицо: загорелая ключица в вырезе футболки, рукав обтягивает бицепс, широкие ладони и длинные пальцы с крупными суставами, на запястье короткий шрам, как будто кошка цапнула когтем.
Ничего общего с мальчишкой с плеером из девяносто пятого.
2
1995
август
Никто в семействе Смирновых и не думал, что приключится такое несчастье.
Все же нормально было. Женя много и запойно читала, не капризничала, знала, что денег в семье нет, не требовала Барби, хотя в фирменном магазине рядом с «Детским миром» их было во-от столько: невеста и русалка, с собачкой и коляской, блондинка и брюнетка, и дом для Барби тоже был, из розовой пластмассы, при взгляде на который во рту тут же возникал вкус жвачки. Дом стоял на витрине, раскрытый на двухэтажные половины, и Барби устраивали в нем семейную жизнь – точнее, лишь одна из них, ведь Кен был у них всего один.
Мечтала Женя тоже о простых вещах: построить бабушке в деревне двухэтажный дом, такой же, как у Барби: с широкими кроватями, кухонным гарнитуром и гардеробом с кучей платьев. Не сейчас, конечно, а лет через двадцать, когда найдет Женя работу в крупной фирме и будет переводчиком с английского.
Раз в месяц они с бабушкой катались на троллейбусе, по прямой до центра. Садились на девятый и ехали до Мясницкой, где располагался книжный магазин. Он занимал два этажа здания кремового цвета, похожего на многослойный торт, по соседству со зданием органов госбезопасности. В том магазине бабушка оставляла половину пенсии, доверяя Жене выбирать что угодно – обычно детские детективы и фантастику. Потом они снова садились в троллейбус, на жесткие скамьи, обитые коричневым кожзамом, и ехали обратно. Купленное они прятали под кроватью – безуспешно, до первой маминой уборки, – и мама выговаривала бабушке, ведь на еду им тоже нужно, и Жене на тетради, и папе на ботинки. «Юра может купить себе ботинки сам, не маленький», – отвечала бабушка, подмигивала Жене и удалялась в комнату.
Раньше у бабушки была своя квартира, однушка на «Рижской», с видом на пряничный бело-голубой вокзал. Женя помнила стены в полоску, пергаментный запах пыли, старых бумажных обоев, приклеенных на газеты, и книг – хотя книг нигде не было видно, они стопками лежали на антресолях в коридоре. Бабушка продала квартиру и отдала деньги кому-то по имени МММ, желая заработать вдвое больше. Хотела разменять однушку на двухкомнатную, Жене в приданое. Мама показывала Жене этого МММ по телевизору. Он оказался губастым мужчиной в очках, которого уводили милиционеры.
Когда главный офис МММ накрыл ОМОН, бабушка пыталась обменять пачки розовых «мавродиков» на деньги, на какую угодно сумму. Они с Женей толклись в длинных злых очередях, где все время кто-то тихо плакал, потом бабушка стояла с плакатом в поддержку того губастого мужчины – не по любви, а в надежде вернуть свои кровные. Но ничего не вышло. Деньги, изъятые у МММ, отправились в казну, а бабушка и другие вкладчики остались с плакатами и пачками «мавродиков». Вкладчики повозмущались – тихонько, из последних сил, помня, что возмущаться громко не положено и в принципе опасно, – и разошлись самостоятельно решать свои проблемы.
Так бабушка со своим перманентно завитым пухом седых волос, куцым пальто, сереньким беретом и обязательным набором гжели (конфетница, селедочница, статуэтки) переехала к Жене и ее родителям в просторную квартиру, доставшуюся от дедушки-профессора. И Женя была рада больше всех, ведь бабушка помогала ей с уроками.
Учиться Женя старалась хорошо. Совсем на отлично по всем предметам не выходило: дома она никак не могла сосредоточиться, все ждала щелчка двери, когда та распахнется, и быстрого тяжелого шага со спины. Отец выхватит тетрадь из-под руки, присмотрится к написанному и скривится. И Женя будет думать: «Что? Что на этот раз не так? Что упустила?» «Почему здесь десять?» – спросит он с нажимом, и Женя тут же все забудет, даже родную речь. А отец, он мог объяснить, конечно, но сперва кричал, раздувая ноздри и нависая сверху: «Стыд и срам! Позор не знать такое, бестолочь! Проституткой хочешь стать? На рынке торговать?»
Женя не понимала, что плохого в том, чтобы торговать на рынке, – папа же торговал. Раньше у него была работа в армии, правда, Женя это плохо помнила, только форму, которую он наглаживал во время просмотра вечерних новостей. Теперь же они с мамой арендовали точку на местном рынке и по очереди там стояли, торговали колготками, справедливо решив, что колготки нужны всем и всегда, почти как английский. Поэтому вся квартира Смирновых была заставлена коробками: сотни стройных ног черного, белого, телесного цвета и цвета загара, матовые и с блеском, плотностью сорок или двадцать ден – в этом Женя научилась разбираться с малых лет. Миллионов родители, конечно, не зарабатывали, отстегивали там и сям, чтобы иметь возможность работать, но и не бедствовали.
Так что же здесь плохого?
Но произнести это, повторить отцу в лицо Женя не могла. Жгучий стыд отзывался, поднимался кислотой к горлу, не давая всхлипнуть, путая все мысли, сплошной гул в голове до той поры, пока отец не выходил, хлопнув дверью. Иногда мог треснуть по макушке, и гул катился дальше по телу, до самых пяток: бом-м-м.
Потом в комнату прокрадывалась бабушка и объясняла: смотри, Женечка, вот здесь ты же делила, да? А глянь на условие теперь, что там написано во второй строчке? И задача как-то складывалась, оказывалась совсем простой.
Когда Женя спросила, кто такая проститутка, бабушка сперва выяснила, где Женя это услыхала, а после сказала пару нехороших слов, которые не стоит повторять, и велела забыть об этом навсегда. Мама же ответила, что папа желает ей добра, он хочет, чтобы Женя хорошо училась и поступила в институт. Нужно терпеть. Женя старалась и терпела. Но каждый урок математики она терялась, не могла вспомнить, что дальше делать, повторить то простое, что они с бабушкой решали дома. Нужные мысли не пробивались через стылую пелену тревоги, голову наполнял туман и раскатывалось эхо: стыд и срам-м-м-м, и казалось, что учительница вот-вот подойдет и ка-ак треснет по Жениной голове, а после скажет папе, что позор иметь такую дочь.
