И здесь, упомянув миссис Сазерленд, мы подходим к моменту, который всеми трактуется однозначно.
Жаль, ужасно жаль, что жена Неда стала для него такой обузой, таким ярмом – не только жена, но и пятеро его детей. Боже! Разве не тошно оттого, что Нед так рано связал себя, что ему в его знаменитых разъездах пришлось таскать с собой жену и свое все увеличивающееся потомство.
В этом, если хотите, и была причина его заката. Так или иначе все сводилось к женщине, которая была его женой.
Как со знанием дела выразился Бейли Пакстон, сопроводив сказанное многозначительным жестом крайней неприязни: «Кто ей мешал получше следить за собой?»
Очевидный факт заключается в том, что Ливенфорд был довольно плохого мнения о миссис Сазерленд, бедном, безвкусно одетом создании с опущенными глазами. Если когда-то она и была красоткой – господи, почему бы и нет?! – то теперь ей было далеко до красотки.
Неудивительно, что Нед стыдился ее, а особенно в субботние вечера, когда, внезапно появившись из темноты, она маячила перед футбольным полем, дожидаясь его.
Только представьте, она никогда не приходила на сам матч, а просто ждала снаружи, пока Нед не получит деньги за игру. Прислуживать мужу за деньги в его кармане… Господи, разве это не прискорбно?
Надо признать, что кое-кто был на ее стороне. Однажды в заведении «У философа» во время обсуждения данной темы доктор Камерон, которому, как ни странно, нравилась эта женщина, с горечью проронил:
– А как ей не оттаскивать его от пабов, с пятью-то ртами, их же кормить надо. Да поможет ей Бог!
Только ведь этот Камерон всегда был еретиком с самыми странными представлениями о вещах и людях. А популярность Неда, как уже говорилось, была такова, что вздорные мнения отдельных умов для нее ничего не значили.
И правда, по мере приближения дня матча эта популярность стала довольно близка к славе.
Нед становился кем-то вроде бога. Когда он, сунув большие пальцы в проймы жилета, шел по Хай-стрит Ливенфорда, со своей гладкой, добродушной улыбкой, с танцующими на груди медалями, признанный здесь, там, везде, чуть ли не все приветствовали его. На Кросс его окружала толпа – толпа, которая ловила каждое слово, слетавшее с этих гладких, приветливых губ.
Именно на Кросс и произошла памятная встреча с провостом Уиром.
– Ну, Нед, мальчик, – сказал провост, по-свойски, если угодно, протягивая ему руку, – как ты думаешь, у нас получится?
Глаза Неда заблестели. Ничуть не смутившись, он пожал руку провосту и торжественно выдал следующее:
– Если «Роверсы» нас победят, господин провост, то только через мой труп.
Однажды вечером, за неделю до матча, к доктору домой явилась миссис Сазерленд.
Было уже поздно, так что вечерний прием давно закончился. И миссис Сазерленд очень смиренно вошла в кабинет Финлея, который был обязан принимать пациентов в любое время.
– Простите, ради бога, что беспокою вас, доктор, – произнесла она и остановилась, опрятно, но бедно одетая, держа в натруженных руках залатанные перчатки.
Она была хорошенькой, то есть когда-то была. Теперь же в ней было что-то увядшее, напряженное и съежившееся, какая-то странная прозрачность щек и взгляда, что-то такое, что поразило Финлея в самое сердце.
– Глупо с моей стороны было приходить сюда, – сказала она и снова замолчала.
Финлей поставил стул перед своим столом и предложил ей сесть.
Слабой улыбкой она поблагодарила его.
– Это так непохоже на меня. Думать о своей персоне совсем не в моих правилах, доктор. Мне действительно не следовало приходить. Все не могла решиться, так что чуть и вовсе не осталась дома.
Ее неуверенная улыбка… Никогда в жизни он не видел ничего скромнее этой улыбки.
– Но, по правде говоря, мне кажется, что один глаз у меня не видит.
Финлей отложил ручку:
– Вы хотите сказать, что ослепли на один глаз?
Она кивнула и добавила:
– На левый.
Короткое молчание.
– Головные боли бывают? – спросил он.
– Ну… иногда довольно серьезные, – призналась она.
Он, сама любезность, продолжал расспрашивать ее со всей непринужденностью, на какую только был способен. Затем, поднявшись, взял офтальмоскоп и приглушил свет в кабинете, чтобы осмотреть ее глаза.
Ему не сразу удалось увидеть сетчатку. Наконец, приноровившись, он получил отличное изображение. И он невольно напрягся.
Он был в ужасе. Разумеется, он не ждал ничего особо хорошего, но только не этого.
Сетчатка левого глаза была забита пигментом, который мог быть только меланином. Финлей еще раз изучил сетчатку – медленно, осторожно, – и никаких сомнений не осталось.
Он снова включил свет, пытаясь сохранять невозмутимый вид.
– У вас недавно не было ушиба этого глаза? – спросил он, не глядя на нее, но наблюдая за ее отражением в зеркале на каминной полке.
Он видел, как она сильно, болезненно покраснела.
И поспешила ответить:
– Должно быть, это я ударилась о комод. Я поскользнулась, да, в прошлом месяце.
Он ничего не сказал, но постарался сделать более-менее обнадеживающее лицо.
– Я хотел бы, чтобы вас осмотрел доктор Камерон, – наконец заявил он. – Вы не возражаете?
Она устремила на него спокойный взгляд:
– Значит, это что-то плохое.
– Ну, – беспомощно пожал он плечами, – посмотрим, что скажет доктор Камерон. – Он не придумал, что добавить, и, смущенный, боком вышел из комнаты.
Камерон сидел в своем кабинете, шлифуя наждачной бумагой заднюю сторону корпуса скрипки и что-то напевая себе под нос.
– У меня в приемной миссис Сазерленд, – сообщил Финлей.
– Да, – ответил Камерон, не поднимая глаз. – А она была вполне… Я знал ее еще девчушкой, еще до того, как она похоронила себя с этим футбольным пьяницей. Что привело ее сюда?
– По-моему, у нее меланосаркома, – медленно произнес Финлей.
Камерон перестал напевать, потом очень аккуратно отложил скрипку. Его взгляд надолго остановился на лице Финлея.
– Иду, – произнес он, вставая.
Они вместе вошли в приемную.
– Ну, Дженни, девочка, какие новости? – нежно, как с ребенком, заговорил Камерон.
Он осматривал ее глаз даже дольше и скрупулезнее, чем Финлей. Затем оба врача обменялись быстрыми взглядами, подтверждающими диагноз – смертный приговор для Дженни Сазерленд.
Когда она уже стояла в верхней одежде, Камерон взял ее за руку:
– Значит, так, Дженни, хорошо, если твой муженек заглянет утром к нам с Финлеем.
