– У вас кеб! – сурово заметила она, как будто он прикатил на парадной карете, запряженной четверкой белых коней. – (Пауза.) – Ладно, полагаю, вам лучше войти, – холодно произнесла она. – Не забудьте вытереть ноги.
Хислоп послушно вытер ноги и вошел, чувствуя, что начало не задалось.
– Доктор на вызове, – объявила она. – Он уже, бедняга, чуть ноги не сносил с тех пор, как ушел последний ассистент. Ох уж, нехороший был, этот вот – совсем нехороший, ох уж. – И, чуть наклонив голову, она оставила молодого человека одного.
Стоя на коврике у камина, Хислоп усмехнулся и осмотрел большую уютную комнату. Столовая, подумал он, разглядывая оранжево-красные шторы, красный турецкий ковер, полыхающий огонь в камине, который топили углем, и добротную мебель красного дерева. Никакой герани, слава богу! Большая чаша с яблоками на столике и полная ваза печенья; виски в прямоугольном графине; ни картин, ни фотографий, но – всего только! – три, цвета охры, скрипки на стене. Да, хорошая, вполне достойная комната для жизни. Он с удовольствием грелся у огня, когда дверь распахнулась и, громко топая, вошел Камерон.
– Отлично! – произнес он без рукопожатия и какой-либо словесной преамбулы. – Греем зад у огня, пока я работаю как проклятый. Да пошло оно все к чертям собачьим! Я думал, со слов Стиррока, что ты приедешь утром. Джанет, Джанет! – во всю глотку рявкнул он. – Ради бога, принеси нам чая!
Камерон был среднего роста, уже в годах, с лицом, траченным шотландской погодой и шотландским виски, его маленькая седая взъерошенная бородка была покрыта каплями дождя. Доктор слегка сутулился, отчего его голова была агрессивно выдвинута вперед. Одет был в гетры, бриджи в рубчик, мешковатый твидовый пиджак неопределенно-зеленоватого цвета. От него исходил запах лекарств, карболки и крепкого табака.
Заслонив собой на три четверти огонь в камине, Камерон сбоку оглядел Хислопа и резко спросил:
– Здоров? В хорошей форме?
– Надеюсь, что да.
– Женат?
– Нет!
– Играешь на скрипке?
– Нет!
– Как и я – зато я делаю их красивыми. Куришь трубку?
– Курю!
– Хм! Пьешь виски?
От такого допроса раздражение Хислопа все росло.
«Ты мне не нравишься, – подумал он, посмотрев на странную, не похожую на доктора личность перед собой, – и никогда не понравишься».
– Я пью, что хочу и когда хочу, – мрачно ответил он.
Искра улыбки зажглась в насмешливом глазу Камерона.
– Видимо, что-то похуже виски, – сказал он. – Присаживайся и пей чай.
Джанет быстро и бесшумно накрыла на стол: пироги, сдобные булочки, тосты, варенье, ржаной хлеб, оладьи, сыр и большие лепешки, и наконец она принесла огромное блюдо с холодной ветчиной и яйцами пашот, а также большой коричневый заварочный чайник.
– В этом доме все как положено, – коротко объяснил Камерон, наливая себе чая. У него были красивые кисти рук, с грубой кожей, однако гибкие и маленькие, как у женщины. – Завтрак, ланч в середине дня, полдник и обед – еда простая и в большом количестве. Мы работаем здесь с нашими ассистентами, и – с вашего позволения – мы не морим их голодом.
Когда трапеза была в полном разгаре, вошла Джанет с новой порцией кипятка, после чего сказала безразличным тоном:
– Там последние полчаса человек вас ждет, молодой Лэхлан Маккензи, тот, у которого дом на Маркинчей. Его ребенку плохо, говорит.
Камерон, заграбастав кусок овсяной лепешки и не донеся его до рта, разразился любимым своим ругательством.
– К чертям собачьим! – крикнул он. – С меня хватит этого Маккензи с утречка, когда я проезжал мимо его дома. Бьюсь об заклад, что ребенок уже несколько дней как болен. Они что, думают, я железный? – Затем он взял себя в руки – выдохнул, как бы выпустив наружу пар, и совсем другим голосом добавил: – Хорошо, Джанет, хорошо. Пусть войдет.
Спустя минуту в дверях появился Маккензи, с кепкой в руках, жалкий, какой-то беспомощный молодой человек в одежде работника фермы, сильно сконфуженный окружающей обстановкой и ужасно нервничающий под испытующим взглядом доктора.
– Наш ребенок, доктор, – пробормотал он. – Жена думает, что это круп.
– Сколько дней он болен, Лэхлан?
Дружелюбно прозвучавшее имя придало молодому человеку уверенности.
– Два дня, доктор, но мы не думали, что это круп.
– Ай-яй-яй, Лэхлан. Круп! Именно, именно! – (Пауза.) – Как ты сюда добрался?
– Просто пришел пешком. Это недалеко.
– Недалеко! От Маркинча до Ливенфорда семь миль. – Камерон медленно потер щеку. – Ладно, друг Лэхлан. О ребенке не беспокойся. Иди с Джанет и выпей там чая, пока двуколку готовят. – Когда он ушел, в столовой воцарилась тишина; Камерон машинально помешал ложечкой в чашке с чаем и почти извиняющимся тоном сказал: – Не могу быть суровым с этим бедным чертякой. Слабость, от которой я никогда не избавлюсь. Он использует меня, а все из-за последних родов жены. Никогда не платит. А я выкатываю двуколку, еду семь миль, осматриваю ребенка, еду семь миль обратно. И что, ты думаешь, я запишу против его фамилии в книге приходов и расходов? Один шиллинг и шесть пенсов, если не забуду. Во всяком случае, он мне и пенни никогда не заплатил. О, к чертям собачьим! Что за жизнь у человека, который любит скрипки!
Снова тишина, а затем Хислоп предложил:
– Может, мне съездить по этому вызову?
Камерон отхлебнул из чашки. С насмешкой, вновь заигравшей в глубине его глаз, он сказал:
– Уж очень у тебя хороший черный саквояж – вижу его на диване, абсолютно новый, с отблеском, в нем твой стетоскоп со всеми новыми причиндалами. Не сомневаюсь, что у тебя руки чешутся использовать их. – Он глянул прямо в лицо молодому человеку. – Хорошо, можешь ехать, но позволь мне предупредить тебя, дружок. В лечебной практике, такой, как моя, саквояж не имеет значения, главное – человек! – Он встал. – Тогда давай езжай по вызову, а я здесь больных попринимаю. Сделай все, что можешь, для ребенка Маккензи. Возьми с собой антитоксин, на всякий случай. Он справа на полке, когда зайдешь в заднюю комнату. Вот здесь! Я покажу. Мне не хочется, чтобы ты ехал семь миль до Маркинч-вей, дабы обнаружить, что круп – это всего лишь несчастная дифтерия.
Двуколка уже ждала у парадного крыльца, с Лэхланом, сидевшим сзади, и кучером Джейми, стоящим на изготовку в водонепроницаемой накидке. И они отправились в путь в вечернюю дождливую тьму.
В городе дождь был довольно сильный, но, когда они миновали мост и направились к Кронхиллу, на них потоками обрушился настоящий ливень. Ветер с ураганной силой словно бил их по зубам. Спустя четверть часа Хислоп почти полностью промок, его шляпа насквозь пропиталась влагой, по шее, за воротник струились ручейки, и с его драгоценного саквояжа, который он держал на коленях, текло, как с мокрого тюленя.
