– И уже скоро.
Распределив Касау и прочих новобранцев по местам, подрывники с Рафаэлем и Люисом идут к главной баррикаде. Идут пригибаясь, потому что над головами жужжат пули. Короткие очереди франкистского пулемета время от времени барабанят по фасадам и вздымают в воздух обломки черепицы. Баррикада, сложенная из кирпичей, балок, набитыми землей мешков с проделанными между ними бойницами, ночью была укреплена и выглядит солидно. Возле амбразуры стоит старшина Кансела и еще один солдат с «маузером TG», тяжелым и длинным – в рост человека – противотанковым ружьем на подсошках, которое стреляет патронами 13,2 мм со стальным сердечником; двадцать лет назад в траншеях Первой мировой оно считалось грозным оружием, однако теперь вызывает нарекания: чудовищной отдачей может сломать неосторожному стрелку ключицу, а современную броню пробивает лишь под определенным углом и не дальше чем со ста метров.
– Зашевелились, – сообщает Кансела.
– Ночью здорово продвинулись, – озабоченно говорит Панисо.
Старшина показывает на ближайшие дома по обе стороны улицы:
– Близко подобрались… Кое-где – на тридцать шагов. Вплотную, можно сказать…
Панисо недоверчиво прикасается к черному холодному стволу ПТР:
– Сейчас танки пойдут… Ты займешься этим консервным ножом?
Кансела без особого воодушевления со вздохом отвечает:
– Кому-то же надо… – И тычет пальцем в солдата с патронным ящиком у ног. – Вот он у меня вторым номером будет.
Панисо показывает на Ольмоса и новобранцев:
– Кум пойдет по одной стороне, я – по другой. И эти птенчики – с нами. И с бутылками.
Старшина скептически оглядывает мальчишек.
– Они хоть знают, на что идут? – с сомнением спрашивает он. – Опыт в таких делах имеется?
– Опыт – дело наживное.
Внезапно вблизи падают три мины, дробя черепицу и поднимая облако пыли, заволакивающее всю улицу. Почти одновременно начинается оживленная пальба – пули градом щелкают по фасадам соседних домов и по брустверу баррикады, заставляя всех пригнуться.
– Ну вот и они, – говорит Кансела. – Пожаловали.
Выставив в амбразуру ствол ружья, он отводит назад затвор и вставляет в паз блестящий патрон длиной сантиметров пятнадцать, поданный вторым номером. Закрываясь, затвор лязгает не хуже орудийного казенника.
– Каждому свое, – добавляет старшина и, сощурив один глаз, совмещает прорезь с мушкой.
– Ружьишки свои – за спину, – приказывает Панисо, – и тащите бензин. По две бутылки каждый.
Юнцы, пригнувшись, убегают, а подрывники переглядываются. Говорить тут особо не о чем.
– Давай ты справа пойдешь, – предлагает Панисо. – А я по левой стороне.
– Ладно.
Они проверяют одну за другой все четыре гранаты, висящие у каждого на поясе, и снова переглядываются:
– Удачной охоты, Хулиан.
– И тебе того же. Пошли в Пенхамо.
С этими словами они расходятся в тот самый миг, когда прибегают сосунки с бутылками бензина. Панисо – а за ним и Рафаэль – ныряет в дверь первого же дома по левой стороне. Проходит через проломы в стенах до последнего дома, который пока еще в руках республиканцев. Там из окон, заложенных мешками с землей, ведут огонь человек десять. Пол, как ковром, покрыт стреляными гильзами, в воздухе висят едкие клубы пороха.
– Кто старший?
Командир – Панисо и прежде видел этого седоватого капрала с ухватками опытного бойца – оборачивается к нему, смотрит на гранаты у пояса и на бутылки с бензином. Это не требует разъяснений. Он ограничивается одним вопросом:
– Как собираетесь действовать?
У него – сильный астурийский выговор, недельная щетина, крупные грязные кисти рук. На левой не хватает мизинца, на тыльной стороне вытатуированы четыре голубоватые точки. Панисо наклоняется и осторожно смотрит в амбразуру.
– Как считаешь – можно продвинуться по улице хоть немного?
Капрал показывает на полуразвалившуюся каменную стену – ограду маленького сарая:
– Если ползком да мы прикроем как следует – доберешься дотуда.
– А в дом рядом?
– Он ничейный, ну или был еще недавно… Сомневаюсь, чтоб эти олухи открыли огонь оттуда.
– Сомневаешься или уверен?
– Я даже в жене своей не уверен.
Панисо вглядывается:
– В самом деле сможете прикрыть меня?
– Мои ребята хорошо стреляют, – капрал показывает на ручной пулемет Дегтярева, стоящий у бойницы. – Он начнет, мы поддержим винтовками – глядишь, заставим пригнуться.
– Думаешь? Там серьезные парни…
– Не беспокойся. Патронов у нас хватит с избытком, жалеть не будем… – сощурив сонные глаза, он оглядывает юного Рафаэля и кивком показывает на него. – Этот птенчик, думаешь, годен для такого? Справится?
– Узнаю – сообщу.
Капрал осматривает гранаты на поясе у Панисо:
– «Лаффиты» нехороши для этих дел. Или не срабатывают, или убивают не фашистов, а того, кто бросает.
– Чем богаты… И на всякий случай я, прежде чем бросить, перерезаю шнур.
– Ничего себе…
– Вот именно.
– Рисковый ты малый, что тут еще скажешь…
Слышен голос одного из тех, кто стоит у бойниц. Он поднимает тревогу.
– Ну вот и они, – говорит капрал.
Подрывнику не надо высовываться, чтобы удостовериться в этом. Спокойно принимая все, что ни пошлет судьба, он снимает с плеча автомат, прислоняет его к стене. Рядом с ним, держа по бутылке в каждой руке, стоит на коленях побледневший Рафаэль. Он, как и все, слышит рев моторов, лязг гусениц, но, перехватив взгляд Панисо, выдавливает из себя улыбку.
– Слышь, дедуля… – говорит он внезапно.
– Какого тебе?..
– Перед отправкой наш комиссар толкнул пламенную речугу и сказал между прочим, что Сталин – наш отец.
– Ну и чего?
– А того, что не хотелось бы зажмуриться, не разгадав эту загадку. Сталин – наш отец, ладно. А мать кто?
Сантьяго Пардейро на другом конце улицы выглядывает из-за угла, наводит бинокль на баррикаду республиканцев.
Глаза у него мутные от усталости – прошлой ночью он спал три часа и держится на ногах только благодаря таблеткам декседрина. После недели беспрерывных боев он зарос грязью с головы до ног и отличается от своих легионеров только высокими сапогами, пистолетом на боку и звездочками младшего лейтенанта на пилотке и на левом кармане заскорузлой рубахи. Тем не менее, хотя воды не хватает, он сумел побриться и слегка вымыться с намерением сохранять достоинство офицера.
