II
Семьдесят метров, прикидывает Сантьяго Пардейро, осторожно выглядывая из окна. Ну, может быть, в этом месте на десять-двадцать побольше. Но не больше восьмидесяти.
Стало быть, двадцать-тридцать секунд под прямым огнем противника.
Таковы, заключает лейтенант, расстояние и время, нужное, чтобы преодолеть его, то есть добежать от Синдиката до школы. Иными словами, надо выскочить из дома, пересечь площадь в самом узком месте, нырнуть в устье главной улицы и влететь в школу, забросав ее гранатами и ударив в штыки. Взять ее можно штурмом – и только штурмом. С налету. С бою. Это будет значить, что они окажутся в северной части городка, оставив позади главную площадь и улицу. Красные понимают это, а потому укрепились там как следует, вцепились в позицию зубами и когтями.
– Люди готовы, господин лейтенант, – говорит Владимир.
– Сколько налицо?
– Тридцать четыре.
– Хватит, наверно.
– Дай-то бог.
Пардейро вместе с сержантом выходит во внутренний двор Синдиката. Там их ждут три десятка легионеров, которые заряжают свои маузеры и гранаты. Это ударный взвод, состоящий из лучших бойцов или, по крайней мере, из тех, кто к этому времени остался жив. По большей части служили они в 4-й роте, три дня назад присланной сюда в подкрепление, и сражались с позавчера, но есть среди них и остатки 3-й роты, понесшей страшные потери, – те воюют здесь уже неделю. Помимо Владимира, здесь и капрал Лонжин с неразлучным Тонэтом, который ходит за ним как хвостик, и еще три-четыре ветерана первой обороны городка, церкви и скита. Их легко отличить, потому что они – самые грязные, гуще всех заросшие щетиной, сильней прочих закопчены пороховой гарью, и у них раскрытые на груди рубахи насквозь пропитаны едким потом. И еще – по особому блеску воспаленных глаз с расширенными зрачками: таково действие декседрина, последние таблетки которого Пардейро размешал в бутылке коньяка, все еще переходящей из рук в руки – каждому достается по глоточку, – в преддверии того, что предстоит.
Лейтенант, стараясь говорить коротко и ясно, объясняет, чего ждет от своих солдат. Пересечь обстреливаемый участок и взять школу штыковой атакой. Самое тяжкое – да мало сказать! – это преодолеть первые метры под кинжальным огнем, но как дойдет до рукопашной – станет легче. А потому мчаться надо во весь дух, со всех ног и прочее, по прямой и не останавливаясь.
– Чем быстрей, тем меньше жертв. Понятно?
Легионеры кивают, осознавая, о чем их просят. Однако после недолгого размышления Пардейро решает немного раздвинуть рамки. Они собираются сейчас сыграть в чет-нечет, и это заслуживает уважения. В предстоящем бою нельзя полагаться только на дисциплину и на слепое повиновение. По крайней мере, формальное.
– Вопросы?
Солдаты, не привыкшие к такому, переглядываются. Мы ведь не красные, говорит укоризненный взгляд Владимира. Но Пардейро целую неделю распоряжался полновластно жизнью и смертью своих людей – и знает, что делает.
Поднимает руку смуглый изможденный капрал из 4-й роты:
– Прикрытие будет, господин лейтенант?
В голосе его звучит не столько тревога, сколько любопытство. Владимир, знававший его раньше, рассказал Пардейро, что прежде этот капрал был исполнителем фламенко, известным в барселонском квартале Баррио-Чино гомосексуалистом по прозвищу Ирис. Была там какая-то темная история с ревностью и поножовщиной, в результате которой он оказался в Сеутской тюрьме, а потом променял срок на Легион, прилетел в Севилью с Кейпо де Льяно, в числе первых выйдя из самолета на аэродроме Таблады, был в Бадахосе с Яге и с тех пор воевал без передышки.
– Два «гочкиса», один «фиат» и четыре автомата, – отвечает лейтенант. – Откроют огонь одновременно и вести его будут полминуты с обоих флангов, чтобы красные пригнули головы… Чуть только стихнут, мы и двинемся.
Капрал флегматично потирает нос.
– А-а, примерно, как в «Смертельной Бреши», только покороче, – спокойно замечает он.
Пардейро кивает. В августе 1936-го из сотни с лишним легионеров 16-й роты IV бандеры, по открытой местности штурмовавших «Врата Троицы» в Бадахосе, прорвалось всего четырнадцать человек. И по словам Владимира, Ирис оказался в их числе.
– Да, нечто подобное, – соглашается Пардейро.
И, показав на уже опорожненную бутылку коньяка, добавляет:
– Ты ж не думаешь, что вам ее за так дали?
Вдоль шеренги легионеров раскатывается их самодовольный грубый смех, криво улыбается капрал. Пардейро смотрит на часы.
– Еще есть вопросы?
Нет вопросов. Лейтенант показывает на ширинку своих брюк:
– Осталось пять минут. Оправиться! Сейчас двинемся.
Легионеры, привыкшие выполнять любые приказы, послушно выстраиваются вдоль стен патио и опорожняют мочевые пузыри. Говорят, если пуля попадет в живот, рана будет не такой тяжелой. Пускает струю и лейтенант, причем это удается не сразу, чему виной переизбыток психостимуляторов.
Когда он оборачивается, застегивая брюки, капрал Лонжин вешает на пояс гранаты, которые ему, со сноровкой старого солдата вставляя в гнезда запалы, передает Тонэт в легионерской пилотке на голове и с винтовкой за спиной.
– Парнишка остается, – говорит Пардейро.
– Вы уж сами ему скажите, господин лейтенант, – отвечает Лонжин. – Меня он не слушает.
Пардейро, взяв мальчишку за плечо, отводит в сторонку. Подняв к лейтенанту замурзанное лицо, над которым болтается кисточка на пилотке, тот преданно смотрит на него. Ловит каждое слово.
– Ты взаправду легионер, Тонэт? – значительно и важно осведомляется лейтенант.
Мальчик вытягивается в струнку:
– Так точно, господин лейтенант!
– А первейшая заповедь легионера – беспрекословно подчиняться командиру. Так?
– Так точно.
– Тогда слушай мой приказ. Отправляешься к тем, кто будет прикрывать нас, и подносишь им патроны. Будешь делать это до тех пор, пока мы с капралом не вернемся. Уяснил?
– Так точно.
– Вот и отправляйся. – Пардейро дает ему легкий подзатыльник. – Шевелись.
Легионеры по одному покидают патио через дверь, выходящую в переулок, где уже нет республиканцев, – он примыкает к той улице, которую им сейчас предстоит пересечь. Лейтенант достает тяжелый пистолет, оттягивает и отпускает длинный черный ствол, с лязгом досылая патрон, а на его место в обойме вставляет недостающий, опускает рычажок предохранителя. Лишним в том, что предстоит, не будет. Затем вместе с последними своими солдатами Пардейро выходит в переулок. Остальные уже собрались там, припали на колени, уперли приклады в землю, не сводят глаз с угла, скрывающего их от врага: впереди всех, пригнувшись, полусидит Владимир Корчагин, держа на колене автомат «беретта». Пардейро остается на ногах рядом с ним, опускает руку с пистолетом и снова глядит на часы.
