Артиллерийский снаряд проносится низко, над самой головой, срезает ветви сосны и разрывается где-то вдали, но майор О’Даффи стоит как стоял, продолжая посасывать сгущенное молоко из жестяной банки. Три пригнувшихся корреспондента медленно выпрямляются.
– Неужто контратака? – спрашивает Фил Табб, еще не отойдя от удивления.
Ирландец невозмутимо кивает. На веснушчатом лбу под коричневым беретом блестит испарина.
– Таков приказ.
– Смысла же нет.
Майор, закинув голову, высасывает последнюю каплю из банки и отбрасывает ее.
– На самом деле есть. Можно будет выиграть время. Ослабить натиск франкистов на этом берегу.
Табб с сомнением показывает на бурую высоту, виднеющуюся меж сосен:
– Вам ее больше не взять.
– Хватит и того, что фашисты полагают иначе.
– Но ведь придется пожертвовать остатками батальона.
– Неизвестно. Может, нам повезет.
– Я хочу это увидеть! – заявляет фотограф Чим Лангер.
– И я, – подхватывает Вивиан.
О’Даффи, сняв очки, тщательно протирает стекла кусочком смятой бумаги. Он грязен, однако бриджи, высокие кожаные гетры, рубашка с засученными рукавами, автоматический пистолет на бедре по-прежнему придают ему облик офицера былых времен.
– Не советую. То ли выйдет, то ли нет. А если нет, все может рухнуть в одну минуту, – он показывает подбородком на Кастельетс. – Фашисты заняли городок. Ответственность за вашу безопасность взять на себя я не могу.
– Мы тебя и не просим.
О’Даффи смотрит очки на свет и, оставшись недоволен, снова принимается протирать стекла.
– Все катится к черту. – Тоскливая гримаса кривит его лицо. – На вашем месте я постарался бы как можно скорей перебраться на тот берег. Еще немного – и будет поздно.
Журналисты переглядываются: Табб смотрит задумчиво, Вивиан – пытливо, Чим – угрюмо. Ирландец, водрузив очки на орлиный нос, пожимает плечами.
– Подумайте, – говорит он настойчиво. – Мы выступаем через двадцать минут.
И с этими словами уходит к сосняку. Табб, провожая его взглядом, озабоченно покачивает головой. Снимает пиджак, отряхивает его от земли и сосновых иголок.
– Пушечное мясо, – говорит он. – Интербригады всегда гонят, как скот на бойню. Шансов у них нет.
Чим с туповатым выражением своего боксерского лица поглаживает камеры, висящие на груди.
– Ну вот что… Мы здесь для того, чтобы увидеть, как это было.
– Увидеть – и рассказать. А о чем, интересно, мы расскажем, если нас, скажем, захватят в плен?
Вивиан принимает сторону фотографа:
– Республика вот-вот отзовет с фронта интербригады. Это вопрос недель, как мы знаем. Может быть, они в последний раз идут в бой в Испании.
– Да, – насмешливо соглашается Табб. – Только мне бы не хотелось, чтобы это был и мой последний бой тоже.
Вивиан вглядывается в его лицо. Британец спокоен. Несмотря на жару, он не вспотел – она вообще никогда не видела его мокрым от пота. Корреспондент «Нью уоркера» вовсе не трус: ей ли этого не знать? Просто он побывал на многих войнах и привык доверять своему инстинкту – оттого она и колеблется сейчас. Ей хочется остаться с ним, но, с другой стороны, ее влечет близость боя. Она должна видеть это.
– Фил.
– Что?
– Давай посмотрим на атаку, а потом сразу смоемся.
Британец качает головой:
– Ты же слышала, что сказал Ларри. Можем не выбраться.
– Да шел бы он, – бурчит Чим.
И, развернувшись, шагает вслед за ирландцем. Вивиан не знает, пойти ли следом, и оборачивается к Таббу, оставляя последнее слово за ним. Он слегка хлопает ладонью об ладонь, будто стряхивая пыль и ненужные споры.
– Я был в Китае, в Палестине, в Абиссинии, – говорит он. – И не приключений искал, а рассказывал читателям, что происходит. Случалось рисковать и попадать в разные переделки… Так что я знаю, когда стоит это делать, а когда нет.
Он замолкает на миг, глядя вслед удаляющемуся Чиму, и потом переводит взгляд куда-то за сосны.
– А еще я знаю, что от мертвого репортера информации не получишь.
– Но как же Чим?
– Чим есть Чим. Этот сукин сын просто счастлив, когда вокруг свистят пули.
– У него работа такая – снимать, – вступается за фотографа Вивиан. – И потому он должен быть в гуще событий.
– Съемка для него – всего лишь предлог. Он лично мне сказал как-то во Флориде – сам вдребезги пьян, в кровати – голая девка. «Пойми, – говорит, – Фил, дружище, я чувствую, что живу, лишь когда знаю, что меня могут убить».
Табб рассказывает это с легкой невеселой улыбкой.
– И когда-нибудь он своего добьется.
Вивиан не знает, что сказать. Табб, не ожидая ответа, раскидывает длинные руки, распрямляет ноги, словно потягиваясь. И показывает назад – туда, где у траншеи их ждет на глазах мрачнеющий Педро.
– Я зайду в штаб бригады, узнаю обстановку. Потом спущусь к реке, посмотрю, цела ли переправа, а если нет – выясню, как добраться до того берега. – И, взглянув на Вивиан, добавляет: – Выбирай.
Она все еще колеблется. Страх, зарождающийся где-то в паху, дает о себе знать легкой дрожью, сухостью во рту – все это ей уже знакомо. Но высота, которая виднеется за соснами, но солдаты, которые идут к ней, притягивают к себе Вивиан как магнитом. Если не увидит, никогда этого себе не простит.
Еще пять секунд молчания. И вот она решается:
– Счастливо, Фил. Скоро увидимся.
Тот бесстрастно кивает:
– Конечно. Скоро увидимся.
Сохраняя свое неизменное спокойствие, он удаляется – одна рука в кармане, через другую переброшен пиджак, и Вивиан еще мгновение провожает взглядом его высокую элегантную фигуру. Потом догоняет Чима. Находит его на прогалине сосновой рощи – рядом с несколькими бойцами интербригады: те заряжают винтовки, подвешивают на ремень гранаты. Чуть поодаль, приобняв за плечи капитана Манси, склонился над картой Лоуренс О’Даффи: он смотрит на часы и потом показывает на скалистую вершину высоты.
Вивиан разглядывает бойцов интербригады – тощих, угрюмых, изъеденных клопами, согнутых под тяжестью снаряжения и черных мыслей. За плечами у них русские винтовки с трехгранными штыками, делающими их еще длинней, а из-под касок видны осунувшиеся, покрытые щетиной, обожженные солнцем лица. Закаленные суровой действительностью люди – несколько десятков бывших рабочих, студентов, служащих, учителей, никогда прежде не имевших дела с оружием, – намерены преодолеть пространство, которое во всех направлениях будут прошивать тысячи стремительных крошечных кусочков меди, цинка, железа, алюминия и свинца. Бо́льшая часть этих людей приехала в Испанию для защиты своих идеалов, и почти все они остались, выдержали. Ну а те, кто попал сюда из-за личных неурядиц или в поисках приключений – на пятнадцать песет в день не разбогатеешь, – давно дезертировали, или перебежали к противнику, или были расстреляны.
