– А вот люди, знавшие тебя прежде, говорят иное.
Горгель хлопает глазами, не зная, что разыграть – возмущение или удивление. Он стоит перед ними и отдал бы год жизни, чтобы разрешили присесть.
– Никто не знает, за кого я голосовал, – наконец отвечает он. – Голосование у нас тайное.
– В деревнях все про всех все знают.
– Альбасете – не деревня. Тот, кто меня обвиняет, – врет, и черт его знает почему.
– Но вот он сказал, что ты – плотник. Так это?
– Так.
Лейтенант смотрит на него внимательно. Губы кривятся в недоброй улыбке.
– Стало быть, что-то все же он о тебе знает?
Капли пота ползут у Горгеля по затылку и из-под мышек.
– Я никогда не был за левых и ни в какой партии не состоял, – с жаром говорит он. – В Альбасете любой за меня поручится.
Лейтенант качает головой:
– Сомневаюсь… Это территория республиканцев, так что тех, кто мог бы за тебя поручиться, скорей всего, давно расстреляли.
Перечитывает записанное в ведомости и кладет ручку рядом с чернильницей.
– И потом, у тебя даже документов нет, – добавляет он.
– Да откуда у меня документы? Потерял.
– Когда?
– Честно говоря, не помню.
Лейтенант и сержант многозначительно переглядываются.
– Ну надо же, какая неприятность, – говорит первый.
– Я в бою с прошлого понедельника. В ночь, когда они начали наступление, сидел в передовом охранении.
– Судя по тому, как все получилось, охранял ты хреново, – лейтенант смотрит на него со зловещим интересом. – А может, специально тревогу не поднял, чтобы прошли без помехи?
Горгель чувствует, как слабеют у него колени. Он закладывает руки за спину, чтобы незаметно было, что они дрожат.
– Чушь какая-то! – протестует он. – Я первым поднял тревогу, бросив две гранаты… А потом дрался в городке под командой майора… Индурайн его звали. И там еще был один лейтенант. Его убили потом.
– Кто его убил?
– Красные, кто же еще?
Офицер с неохотой снова берет ручку и обмакивает ее в чернильницу:
– И как его звали, того лейтенанта?
– Да я и не знал, как его зовут… Нет, постойте… Вроде Варела. Или Валера.
Лейтенант, держа ручку на весу, смотрит выжидательно:
– Ну так как?
– Я не уверен… Все произошло очень быстро, поймите. Мы вышли из городка, и тут его убило.
– Ах вот как? Прямо так и убило?
– Прямо так.
– Куда пуля попала? В спину или в грудь?
Вопрос звучит зловеще. Горгель сглатывает слюну:
– Нас атаковали. Многие упали – и он тоже.
– А ты нет.
– А я нет. Я и еще несколько человек.
Офицер продолжает пристально вглядываться в него:
– Да уж вижу. А потом что делал?
– Пошел на восточную высоту, там командовал майор Индурайн. А потом отбивал танки на шоссе.
– С этим самым майором?
– Нет. Его расстреляли красные, когда взяли высоту.
– Ты это видел?
– Конечно.
– А тебя, значит, не расстреляли?
– Тут начался обстрел, и я сумел удрать.
– Удрать, говоришь…
– Да. А потом был на Файонском шоссе. Стрелял по танкам из пушек.
– Глядите-ка… В артиллерию перешел?
– Меня перевели.
Лейтенант снова скептически переглядывается с сержантом.
– Брехня все это, – говорит тот.
Маленькие глазки обшаривают Горгеля сверху донизу.
– Повоевал, я смотрю, немало.
– Да уж побольше некоторых…
И еще не успев договорить, жалеет, что произнес эти слова.
– Дерзит еще… – говорит лейтенант.
Горгель, стараясь совладать с паникой, снова сглатывает слюну.
– Вовсе нет, господин лейтенант, – бормочет он. – Просто вы спросили, я ответил.
– Так ты ко всему еще и герой.
– Не знаю, кто я. Однако же в том, что целую неделю дрался с красными, сомневаться не приходится. Мавр может подтвердить.
– Какой еще мавр?
– Капрал Селиман. Вы же его видели вчера…
– Ну а сейчас где он, твой Селиман?
– Понятия не имею. Ушел куда-то.
Лейтенант почесывает бровь. Смотрит на свои записи, а потом на Горгеля. По всей видимости, показания его не убедили.
– Ладно… – подводя итог, говорит он. – Это дело мы разъясним.
И сержанту:
– Увести.
Тот ухватывает Горгеля за руку и тащит назад, к оврагу.
– Господин сержант… Сыном своим клянусь – я сказал чистую правду.
– Хорошо-хорошо, – безразлично кивает сержант, не отпуская. – И я тебя тоже люблю.
– Уверяю вас…
Угрожающий взгляд, рука, занесенная для удара. Сильный толчок.
– Рот свой поганый закрой!
Горгель покорно замолкает, но, подойдя к оврагу, с облегчением видит, что сержант подвел его не к пленным, а к перебежчикам.
– Вот тут сиди. И замри, пока мы не решим, что с тобой делать. Понял?
Горгель присоединяется к тем, кто расположился под деревом. Одни сидят, другие лежат, закрыв лица пилотками или носовыми платками, кое-кто жует упавшие с веток темные рожки. Он жестоко страдает от жажды – после допроса язык и нёбо у него как наждак, однако воды не дают. И он покорно сидит, не смея шевельнуться. Время от времени поднимает голову и злобно смотрит на того пленного, который выдал его, и пытается вспомнить, кто это. И наконец ему это удается: это официант из бара «Манчего» возле церкви Пречистой: Горгель захаживал в это заведение ближе к полудню выпить стакан вина и съесть порцию копченой колбасы. Он даже не знает, как его зовут, не помнит, говорил ли ему хоть раз что-нибудь, кроме «Сколько с меня?» и «Принеси-ка ты мне…».
Странное создание человек, завершает свои размышления бывший плотник. Странное, опасное и злобное. И, сделав этот вывод, он укладывается на спину, закрывает глаза и засыпает. А просыпается от пинка.
– Эй… Вставай.
Приподняв голову, он видит сержанта: тот стоит – руки в боки – и глядит на него. Горгель с трудом встает, а сержант новым пинком подгоняет его:
– Шевели копытами!
– А куда вы меня ведете?
– Шагай, не разговаривай.
