– Да, да, успокойся. Сказала.
– А потом еще вся такая подошла к одному раненому фронтовику и как бы поддержала его на радость репортерам, которые сейчас же это засняли и тиснули наутро в «Мундо обреро».
Под ногами хрустит тростник. Гамбо снова оглядывает противоположный берег, где начинается плавный спуск в низину: место вроде бы то самое. Они уже возле переправы, и самолетов не слышно. Может, удача улыбнется хоть на этот раз.
– На войне у каждого свое место, – замечает он.
Халона этот довод не убеждает.
– Так, может, махнуться? Как считаешь? Мы будем на снимочках красоваться, а она под пулями сидеть? И она, и Негрин, и даже сам товарищ Сталин?
– Не болтай.
– Раньше нам говорили, дескать, фронт – повсюду. Говорили? Сейчас есть и фронт, и тыл, а мы как сидели в окопах, так и сидим.
– Ну хватит, хватит.
– Ладно, товарищ майор… – Халон перекладывает винтовку на другое плечо. – Ты мне еще скажи, что лучше ошибаться вместе с партией, чем быть правым против нее.
– Заткнись, я сказал. Услышит тебя наш политкомиссар – мигом отправит в бессрочный отпуск.
– Думаешь, услышит? Сомневаюсь я что-то. Его ночью кокнули.
– А-а, да… Это я по привычке.
– Стрелять комиссаров?
– Ссылаться на него, дубина! Не придуривайся.
– Вот и фашисты нас вздрючили по привычке.
Это верно, с горечью думает Гамбо. И Гарсию, и еще многих. А о лейтенанте Ортуньо не известно ничего. Гамбо спрашивает себя: сколькие сумели перейти линию фронта? Сколько выживших из его батальона смогли добраться до Аринеры и сколько бродит сейчас, так же как и сам он со своими людьми, пытаясь выйти к переправе?
Сделав еще несколько шагов, он оборачивается и смотрит в суровое грязное лицо солдата:
– Халон…
– Что?
– Ты же коммунист, мать твою…
Тот кивает и похлопывает по своей винтовке – только она одна сверкает чистотой.
– Голову не морочь, товарищ майор… Даже если бы и не был, останусь с тобой до конца.
Когда сержант Экспосито и Пато Монсон выходят к берегу, на переправе, сильно изогнутой вправо под воздействием течения, творится настоящий хаос, однако она продолжает пока действовать: неширокие мостки длиной сто пятьдесят метров, уложенные на лодки или большие пробковые поплавки, ходят ходуном под ногами обезумевших людей, с которыми едва справляются несколько сержантов. То и дело кто-нибудь срывается и либо сразу идет ко дну, либо его уносит быстрое течение. Другие, вымазанные илом по колено, толпятся на берегу, надеясь на место в какой-нибудь лодке, из тех, что очень медленно пересекают сейчас реку: на пути туда они переполнены, на пути обратно в них лишь по двое гребцов.
– Не переправимся, – безнадежно говорит Пато.
– Спокойно, товарищ! – отвечает сержант. – Сейчас увидишь.
Дорога, ведущая из Аринеры, завалена брошенным оружием и снаряжением. Человек тридцать раненых – кто на носилках, кто сидит или полулежит на земле – ждут, что их погрузят на лодки, но санитары исчезли, и никому до них нет дела. Время от времени с другого берега, из Вертисе-Кампы, в надежде задержать продвижение франкистов бьет артиллерия: снаряды, с треском раздирая воздух, рвутся где-то за рекой на окраинах Кастельетса. Между ними и берегом, где совсем недавно прошли Пато с Экспосито, слышен гром пальбы, как будто там еще держится последний узел сопротивления, прежде чем все рухнет и начнется повальное «спасайся кто может».
Кажется, ждать этого осталось недолго, а может быть, уже началось. Когда Пато подходит к мосткам переправы и пытается протиснуться среди солдат, чтобы ступить на понтон, какой-то капрал отпихивает ее в сторону и загораживает путь:
– Куда лезешь? Стань в очередь!
Экспосито, искря глазами, выступает вперед. Московский подход.
– Товарищ, перед тобой женщина.
Капрал смотрит на нее одновременно и скучающе, и нагло:
– Да и ты тоже.
– Я-то не спешу, могу и подождать. А она почти ребенок.
– Ну и что с того? Пошла на фронт – терпи. А не хочешь – сиди дома.
Экспосито надвигается на него с такой яростью, что Пато кажется – сейчас последует удар головой в лицо. Но Экспосито ограничивается залпом отборной брани.
Капрал – он скорее растерян, нежели разозлен, – отшатывается, смотрит на сержантский шеврон, вышитый на ее комбинезоне.
– Позволь, товарищ…
– Пусть тебе потаскуха-мамаша твоя позволяет! – Экспосито за руку вытягивает Пато вперед и ставит перед капралом. – Ты что, оставишь девушку фашистам? Ты хоть знаешь, что с ней сделают мавры?
Капрал растерянно моргает, переводя смущенный взгляд с Пато на Экспосито. Потом решает все же посторониться:
– Проходи.
Пато делает было шаг вперед, но Экспосито удерживает ее, вцепившись в ранец:
– Брось его, дура! Упадешь в воду – он тебя утянет на дно.
И, видя, что Пато колеблется, сама сдергивает с ее плеч лямки. Потом освобождается от мотка телефонного провода и швыряет его в воду.
– Давай за мной! Бегом!
Они вскакивают на мостки и быстро шагают по узкому – всего метра полтора шириной – настилу, который угрожающе раскачивается под ногами тех, кто идет позади и впереди. Один из них, поскользнувшись, цепляется за соседа, оба срываются в реку, с криками барахтаются в воде, и течение уносит их. Пато опасливо глядит на землистую воду, бурлящую под ногами, но опаска сменяется леденящим ужасом, когда на другом берегу открывают огонь зенитки; она поднимает голову к небу, испещренному белыми облачками.
– Воздух! – вразнобой звучат истошные крики. – Самолеты!
Четыре серебристо-черных, поблескивающих на солнце точки появляются над рекой, двигаясь против течения, – они все больше, и вместе с нарастающим рокотом их моторов слышится теперь и пулеметный стрекот; на поверхности воды встают фонтанчики, пули бьют по настилу и по лодкам, которые пересекают реку выше. Люди валятся в воду; в этот миг начинают рваться бомбы: две – совсем близко, вздымая водяные столбы, окатывая пенными потоками Пато, Экспосито и всех, кто рядом, третья – на берегу, где встает перевернутая пирамида ила, дыма и осколков. Четвертая попадает в самую середину переправы, взрывной волной вскидывает ее в воздух вместе с людьми.
Пато, оглохнув от грохота, оказывается в воде вместе с обломками настила. Вода такая холодная, что у нее перехватывает дыхание: она погружается и, лишь в последний момент понимая, что идет ко дну, начинает отчаянно биться. И, с криком вынырнув на поверхность, жадно хватает ртом воздух и одновременно выкашливает воду из легких. И снова погружается, молотит по воде ногами и одновременно неимоверным усилием расстегивает и сбрасывает с себя ремень с пистолетом ТТ и двумя запасными обоймами в кобуре. Опять всплывает на поверхность, плывет, а вернее, барахтается, вслепую пытаясь добраться до берега. И, нащупав наконец податливое илистое дно, увязая в нем по щиколотку, по пояс в воде выползает на высокий откос. Плачет, кашляет и, упав на песок, видит крупную деревянную занозу: вошла в тыльную сторону кисти, а торчит из ладони, окрашивая и пальцы, и запястье кровью, которую быстро обесцвечивает вода.
