– В лоб меня драть… – бормочет Горгель.
– Мектуб, – говорит мавр. – Судьба.
Оба стоят неподвижно до тех пор, пока солдат не подталкивает их мягко к запряжке, помогая взобраться на сведенные станины орудия.
– Дай хоть закурить, по крайней мере, – просит Горгель.
– Держи.
Свесив ноги, покуривая по очереди одну самокрутку, покачиваясь в такт шагу мулов, тянущих постромки, они сидят на лафете: один клянет свою злосчастную судьбу, а другой – ему разрешили оставить при себе маузер – вставляет на место затвор. Горгель, потеряв надежду, снова рассматривает пушки, зарядные ящики и солдат, шагающих по обеим сторонам шоссе.
– Не могу поверить, что нас опять везут туда, – ворчит он, сплевывая табачинку.
– Судьба, – повторяет мавр.
– Будто проклял кто… Четверо суток бегу – и оказываюсь на прежнем месте.
Селиман философски пожимает плечами:
– Живой пока, не мертвый, скажи спасибо и на том.
Горгель выплевывает еще одно волоконце табака, толстое как зубочистка. Не самокрутку ему дали, а мерзость какую-то – опилки пополам с козьим пометом.
– Пока. То-то, что пока! Повадился кувшин по воду ходить…
– Один Бог это знает.
– «Бог», говоришь?
– Говорю.
– Тогда, Селиман, давай вот как сделаем… Ты помолись своему Богу, а я своему, и посмотрим, – может, они поладят между собой и вытащат нас из этого дерьма.
С гребня восточной высоты Гамбо Лагуна озабоченно наблюдает в бинокль за позициями противника. Хотя на правом фланге Кастельетса боевых действий нет, но целый день там отмечалась активность – от виноградников к кладбищу на взгорье шли люди и доставлялись боеприпасы. Прибывшие накануне рекете заняли удобные для атаки места и, как стало известно, высылали разведку. Командир батальона Островского нутром чует, что франкисты готовят мощное контрнаступление, острием направленное на кладбище, и намерены сделать то же, что и он бы сделал на их месте: взять его, окружив городок и отрезав красных от реки. Его офицеры с ним согласны.
– Чего они тянут? – спрашивает капитан Серигот. – Прибыли еще вчера и до сих пор ни с места.
– Ждут подкреплений. И артиллерию.
– Чем позже начнут, тем тяжелей нам придется.
– Сугасагойтиа хорошо подготовился.
– Тем лучше.
Лейтенант ополчения Роке Сугасагойтиа командует 3-й ротой и пользуется полным доверием Лагуны. 139 отборных бойцов – опытных, обстрелянных, с высоким боевым духом – со вчерашнего дня залегли на кладбище, готовясь к обороне. Даже натянули колючую проволоку между ним и виноградниками. Еды и боеприпасов достаточно, проводная связь налажена – осталось только ждать, когда начнется. Гамбо все это знает, но знает и что франкисты, если уж вцепятся в эту косточку, так просто из зубов ее не выпустят. На войне часто – слишком, пожалуй, часто – происходит так, что противники дерутся насмерть за какую-нибудь точку на карте, берут ее, и отдают, и снова отбивают, и снова теряют, и оба уже истекают кровью, хотя место это не имеет уже ни тактического значения, ни стратегической ценности. И все превращается в схватку двух баранов, сталкивающихся лбами.
– Пойду-ка гляну, что там на кладбище, – решает Гамбо.
Серигот смотрит на него с тревогой, что естественно, потому что он встревожен.
– Хочешь, я схожу?
– Нет, хочу своими глазами посмотреть… Убедиться, что, когда заиграет музыка, смогу спуститься.
– Дельно. Я с тобой.
– Нет, останься тут. Мне хватит двоих бойцов и связного.
– Автомат возьми.
– Зачем? До франкистов – метров пятьсот… Да и жарко. Пойду налегке.
– Ну хоть флягу прихвати. Печет дьявольски.
– Это верно… А вот мы два дня назад пили «Анис дель Моно». Осталось еще?
– Полбутылки. Чуть побольше.
– Давай.
В сопровождении троих солдат, с бутылкой в руке Гамбо спускается с гребня высоты Пепе. На середине склона видит довольно многочисленную группу солдат, укрывшихся от солнца под навесами из одеял и веток. Этот резерв майор предпочитает держать здесь, а не на вершине, которую противник скоро начнет обстреливать из орудий. Устроившись в тени, они заняты тем, чем всегда заняты солдаты, если не посылают или не получают пули, – чистят оружие, штопают одежду, чинят башмаки, пишут письма, бьют вшей, дремлют, закрыв лица пилотками или платками.
– Без происшествий, товарищ майор, – вскакивает при его появлении немолодой сержант.
Гамбо улыбается про себя. Сержант по имени Видаль прежде служил в Гражданской гвардии, и, хотя многие воинские ритуалы в Республиканской армии отменены, при виде старшего по званию в нем срабатывает многолетняя привычка.
– Сиди-сиди, Видаль. Вольно.
– Слушаюсь, товарищ майор.
Пониже, в небольшой ложбине, где установлены минометы «валеро», человек двадцать бойцов сидят полукругом перед Рамиро Гарсией, батальонным комиссаром. Держа на коленях листок бумаги, они пишут под диктовку Гарсии, читающего по книге:
– Нам не оставалось ничего другого, как заминировать редут, с тем чтобы взорвать его в тот миг, когда в него ворвутся французы…
Комиссар диктует по-учительски громко, раздельно, отчетливо, а солдаты, научившиеся грамоте совсем недавно, старательно выводят неподатливые буквы. Здесь есть совсем молодые, есть постарше, но костистые простонародные лица, потемневшие от солнца и грязи окопной жизни, у всех предельно сосредоточены на том, чтобы их карандаши правильно заносили на бумагу слова, сменившие всего несколько дней назад корявые палочки.
– Однако они не решились штурмовать, не приняв всех мер предосторожности, и продолжали подводить мину…
Гамбо еще минуту рассматривает их – одобрительно и с оттенком законной гордости. Когда провозгласили Республику, из двадцати четырех миллионов испанцев половина была неграмотна. И нет сомнений, что Гарсия, бывший парикмахер из Алькоя, внес свой немалый вклад в то, чтобы изменить такое положение дел. Из него, думает Гамбо, вышел бы отличный школьный учитель: благодаря его усилиям семеро из каждых десяти солдат бегло читают и пишут. Это больше, чем в среднем по Республиканской армии, и значительно превосходит цифры в войсках Франко, для которого солдат – это пушечное мясо: солдату нужны не книги и учителя, а мессы и попы.
Майор выбрался из овражка и пересекает тропинку между виноградниками, следуя проводу полевого телефона – девчонки-связистки вчера проложили, – огибающему высоту и кладбище, и тут слышит в поднебесье гул моторов. И видит в отдалении шесть темных точек.
– Фашисты? – спрашивает один из его спутников.
– В таком количестве – наверняка они, – отвечает другой.
