Мавр, порывшись в карманах шаровар, достает оттуда узелок со своими сокровищами.
– Я выменял золотой красный зуб на табак, очень дешевый. Сверну тебе?
Горгель обреченно вздыхает:
– Ну сверни.
Селиман начинает развязывать узелок, но тут над грядой перекатывается отдаленный орудийный гром, а следом – ружейная трескотня.
– Ага, идут, – просияв от радости, говорит мавр.
Кровь стынет у Горгеля в жилах. Снова они. Я вернулся к ним, думает он. Или они – ко мне. Кошмар не кончается.
Подполковник Фаустино Ланда любит прессу, в особенности иностранную. Так что присутствие трех корреспондентов его не беспокоит. Напротив, радушно приняв их и угостив копченой колбасой и вином из Хумильи, он повез их на передовую. Объехал с ними в собственном автомобиле – дряхлом полугрузовом «шевроле», брошенном франкистами, – отбитый городок и теперь показывает восточную высоту со стороны дороги, которая пролегает между ней и оливковой рощей. И, не переставая подробно излагать положение, поглядывает краем глаза, но весьма внимательно, что именно снимает Чим Лангер.
– Нам поставлена задача не развивать наступление, а перекрыть здесь путь франкистам. Создать заслон между ними и нашим плацдармом на Файоне, понимаете? Как следует прикрыть наш фланг.
Для этой фотосессии Ланда отказался от своей привычной сигары, и сейчас, покуда он жестикулирует, показывая позиции, меж его рабочих пальцев дымится пролетарская самокрутка. Вся компания, включая политкомиссара XI бригады – белесого и невозмутимого, которого Вивиан никогда прежде не видела и знает лишь понаслышке, – стоит возле машины на пригорке: выбеленные, густо исклеванные пулями стены дома дают представление о том, какой ожесточенный бой шел здесь.
– Ждете, что противник будет контратаковать? – спрашивает Фил Табб.
– Весьма вероятно, – отвечает Ланда. – Несмотря на то что наши части отважно и последовательно наступают ниже по реке, противник им, естественно, оказывает сопротивление и пытается контратаковать… Но учтите – здесь, на Эбро, собраны лучшие силы Народной армии Республики с очень высокой сознательностью и боевым духом.
– Фашисты ограничиваются тем, что яростно огрызаются, – сухо поясняет комиссар.
Вивиан смотрит на него, стараясь скрыть любопытство. Она знает, что этот Рикардо – или Русо, как зовут его все, – один из тех военных советников, которых направил сюда Сталин. Он бегло говорит по-испански, но белобрысые волосы, светлые, холодные глаза за слегка задымленными стеклами очков выдают в нем славянина. Зловещий субъект, заключает она. И слава о нем идет дурная.
– Обе высоты и Кастельетс – наши, – продолжает Ланда, – и, уверяю вас, мы их удержим. Всего несколько часов назад на кладбище отбита контратака франкистов, отступивших с большими потерями.
– А можно ли взглянуть?
– Сейчас – нет. Может быть, попозже.
Вивиан и Табб торопливо записывают. Лангер сменил объектив у своей «лейки», вымеряет освещенность и хочет сделать общий план группы. Комиссар, раздраженно отмахнувшись, отходит в сторону, чтобы не попасть в кадр. Подполковник же, напротив, уперев кулак в кобуру, устремляет бестрепетный взгляд вдаль.
– Какая роль отведена батальону Джексона? – спрашивает Табб.
Подполковник, не меняя позы, делает неопределенный жест:
– Сами понимаете, я не вправе раскрывать такие подробности… могу лишь сказать, что наши братья-интербригадовцы, уже покрывшие себя неувядаемой славой на всех полях сражений в Испании, выполнят все, что потребуется.
– Кое-кто считает, что от них требуют слишком много.
Вивиан нравится, как он, с неизменным спокойствием, направляет разговор в нужное ему русло, как формулирует вопросы осторожно и благоразумно, чтобы не разозлить своих собеседников. Создает впечатление, будто он – на их стороне, что, как правило, соответствует действительности, когда речь идет о журналистах, работающих на территории Республики и провозгласивших: «В задницу объективность», – но при этом вовсе не выражает безоговорочного одобрения всему, что видит или слышит. Вивиан знает, что испанцы, общаясь с журналистами, не любят выглядеть олухами. И потому восхищается тем, как не похоже его неизменно уважительное спокойствие на фанфаронство иных коллег по перу типа Хемингуэя, обожающих учить испанских военных, как надо воевать.
Тем не менее последняя реплика Табба вызывает подозрения. Ланда, быстро переглянувшись с комиссаром, предоставляет ответ ему:
– Наши иностранные товарищи затем и приехали в Испанию, чтобы сделать все, что в их силах. И выполняют свою миссию, не жалея ни сил, ни крови.
Сказано это суровым, жестким, неприязненным тоном. И сопровождается угрюмо-подозрительным взглядом. Не приведи бог, вдруг думает Вивиан, ни числить этого человека среди своих врагов, ни сидеть напротив него на допросе. В этих светлых глазах за синеватыми стеклами видны политические чистки, подвалы Лубянки, и, как ни всматривайся, не увидишь того безудержного отчаянного веселья и фатализма, горящего в глазах многих республиканских бойцов. Русо и те, кого он представляет, очень далеки от грязных, приветливых юношей, которые, когда она в последний раз была в траншеях Университетского городка, усадили ее на ящик из-под снарядов, угостили копченой колбасой, хлебом, вином, спели для нее патриотические песни и даже предложили винтовку на тот случай, если ей захочется выстрелить по франкистам.
Комиссар резко оборачивается на новый щелчок фотоаппарата:
– Прекратите снимать!
Они усаживаются в «шевроле», и вскоре ухабистая дорога уводит их прочь от горной гряды. Повсюду – следы отступления: пустые жестянки из-под патронов, брошенное оружие и снаряжение. Меж двух поваленных столбов стоит изрешеченный пулями «форд», а внутри – нечто отдаленно напоминающее человеческую фигуру, – труп, накрытый грязным одеялом, над которым роятся мухи. Доезжают до перекрестка на шоссе, где по обочинам движется длинная двойная цепочка солдат. Перед ними ползут, обдавая их выхлопами и пылью, три танка.
– Вот за этим я вас и привез сюда, – говорит подполковник. – Чтобы вы сами могли убедиться, что наши войска не только держат оборону на захваченных позициях, но и наступают. Смотрите.
– Какова их цель?
– Освободить шоссе и удерживать его.
– Этих мальчишек мы вроде видели два дня назад, когда собирались переправиться на другой берег. – Вивиан поворачивается к Таббу. – Неужели те же самые?
– Весьма вероятно.
– Вот они, – прочувствованно произносит Ланда, покуда Чим запечатлевает его на пленке. – Вот он – призыв двадцатого года. Самые юные и пылкие солдаты Республики.
Вивиан провожает взглядом солдат, которые шагают медленно и устало – как те, кто идет давно и прошел много. Пыла что-то не заметно. Скорее – растерянность. Война еще не успела покрыть своим, все уравнивающим налетом их лица, и потому еще можно угадать: этот вот сидел в университетской аудитории, этот, наверно, стоял за прилавком, этот шел за плугом.
