– Приказано отбить восточную высоту, – говорит Лоуренс О’Даффи.
Вивиан Шерман, Фил Табб и Чим Лангер удивленно глядят на командира батальона.
– Да ведь ее же только что захватили франкисты…
– Именно поэтому.
Американка с кружкой чая и галетой «Саншайн» в руках разглядывает интербригадовцев, которые готовятся к атаке: грязные, обросшие щетиной, в разномастной одежде, и только оружие – русские трехлинейки, чехословацкие автоматы ZB, ручные гранаты – у них в безупречном порядке. Они сложили на землю свои ранцы и вещмешки, туже затягивают ремни, набивают патронташи обоймами и застегивают карманы на пуговицы. На Вивиан сильное впечатление производит и то, что все это они проделывают в молчании, словно им давно уже нечего выразить словами или взглядом пустых глаз, и то, какой усталый у них вид, и то, как искоса, украдкой, стараясь, чтоб это вышло незаметно, поглядывают они на скалистую высоту, высящуюся в полукилометре отсюда, за соснами с почерневшими культями крон, сбритых осколками снарядов. Каждые пять-шесть минут с другого берега – орудия стоят в трех примерно километрах отсюда – короткими салютами бьет республиканская артиллерия: снаряды рвутся на хребте, перепахивают землю. Поднимается к небу густое облако пыли, просвеченное и подцвеченное встающим солнцем.
– Нет, вам с нами нельзя, – возражает О’Даффи.
– Ты шутишь, Ларри? – вскидывается Табб. – Мы не затем сюда приехали, чтоб пропустить самое важное.
Ирландец уклончиво покачивает головой:
– Там, наверху, засели фалангисты… и дело будет жаркое. Опасное, понимаешь?
– Это мы сами знаем. Но нельзя же упускать такой шанс.
– Нет, я сказал. Не пущу.
– Слушай-ка, майор… – ввязывается Чим. – Ты же нас знаешь. Мы не новички в этом ремесле и не первый раз в бою… Шевелиться умеем шустро. И мы, и она тоже, – он показывает на Вивиан.
– И я, – кивает та.
О’Даффи ненадолго погружается в размышления. Время не ждет: он должен идти к своим людям, а подумать есть о чем. Он снимает очки и протирает стекла подолом рубахи, потом поворачивается веснушчатым остроносым лицом туда, где санитары готовят наборы первой помощи, вкапывают колья и натягивают брезентовые навесы.
– Ладно, – уступает майор. – Только не в авангарде. С 1-й ротой пойдете, которой Манси командует, во втором эшелоне.
– Вот интересно, а как же я снимать буду? – спрашивает Чим.
Майор, теряя терпение, пожимает плечами, фотограф настаивает. Наконец приходят к согласию: Чим будет сопровождать передовую 2-ю роту, а Вивиан и Табб – Манси.
– Но я снимаю с себя всякую ответственность! – говорит О’Даффи.
И с этими словами прощается. Три журналиста долго смотрят вслед его высокой тонкой фигуре. Все, кто видит майора, приветствуют его.
– Уважают, – замечает Вивиан.
– В интербригадах всегда выше ценят храбрость, чем умение речи произносить. И конечно, когда командир живет и жить дает другим. Ларри снисходителен ко всему, что относится к внутренним делам его батальона. Зря не придирается… А под огнем проявляет такое редкостное хладнокровие, что снискал себе репутацию храбреца. Еще до того, как принял батальон, гнал своих солдат в бой со страшной бранью и оскорблениями, воодушевлял их в классическом ирландском стиле, то есть пинками. И все, кому от него досталось, как один твердили о нем: «Крутой вояка».
Чим, готовя свои камеры, кивает:
– А это значит, что быть рядом с ним в бою – очень опасно, потому что пули и осколки летят к нему, как мухи на мед. Или – на дерьмо.
– А теперь он в атаку не пойдет? – спрашивает Вивиан.
– Да вряд ли. Командир сидит на своем КП, координирует действия.
– А кто командует теми, с которыми ты пойдешь?
Фотограф рассеянно озирает склон высоты:
– Понятия не имею.
Чим зовет водителя Педро, который останется во втором эшелоне, отдает ему все ненужное, распихивает по карманам шесть катушек с фотопленкой. На шее у него висят две «лейки».
– На месте разберемся.
Потом посылает Таббу скупую и мимолетную улыбку, освещающую его боксерское лицо, подмигивает Вивиан, чешет в курчавом затылке, соображая, не забыл ли чего, и наконец уходит вслед за 2-й ротой.
Американка смотрит по сторонам. Уже отданы приказы, и по сосняку раскатился лязг затворов, досылающих пули. Бойцы начинают медленно двигаться к высоте, по гребню которой продолжают бить пушки. Идут сторожко, вглядываясь в склон впереди, стараясь крепко запечатлеть в памяти весь его рельеф, каждую складку и лощину – и те, которые заняты противником, и те, которые могут послужить укрытием и защитой, когда придется среди них драться и погибать.
– Пойдем поищем Манси, – говорит Табб.
Сверху доносятся отрывистые и глуховатые залпы, и Вивиан невольно задумывается – выживет ли после этого хоть кто-нибудь из засевших на вершине? Вытащив блокнот в клеенчатой обложке, она пишет несколько строк. В голове у нее уже сложилось начало репортажа: «Эти молчаливые, решительные люди, приехавшие сюда с разных концов света, спаянные общностью цели – защитить свободу, – сейчас снова готовы сражаться и отдать жизнь за Испанскую Республику, как уже бывало под Харамой и Брунете…» Это написано, что называется, кровью сердца – и не требуйте от нее ничего иного. Объективный разбор происходящего оставьте тем чистоплюям, которые сидят в редакциях или за столиками кафе, сочиняя взвешенные и беспристрастные обзоры. Они не чета ей – грязной, потной репортерше, у которой к тому же вот-вот начнутся месячные.
– Сумеют они, как считаешь? – спрашивает она Табба.
Англичанин, тоже грязный и мятый, но вопреки всему сохраняющий элегантность, шагает, сунув руки в карманы, и никакая война не в силах поколебать его всегдашнее спокойствие.
– Не знаю, – отвечает он. И, неопределенно пожав плечами, проходит еще несколько шагов молча, а потом вдруг добавляет: – Ты же видишь их.
Вивиан смотрит на солдат, которых они нагоняют. Кое-кто, заметив присутствие женщины, проявляет интерес, но большинство скользит безразличным взглядом.
– Вижу. Они стали совсем другими.
– И неудивительно, не находишь? А бо́льшая часть прежних уже перебита.
Да, конечно, соглашается Вивиан. Да, бойцы интербригад первого призыва, которых она знавала раньше, – бунтари и мятежники, бежавшие от преследований на родине, бродяги, люди с темным прошлым и неверным будущим, ставшие солдатами в огне и под огнем, – мало похожи на тех, кто сейчас проходит перед ней. Сколькие из них стали пушечным мясом, погибли в бою или умерли от ран, стали жертвами венерических болезней или тифа, сколькие спились, дезертировали или пали от рук твердолобо-непреклонных комиссаров, проводивших жесткую линию, а те, кто еще уцелел, досыта накушались бесполезным прошлым, кровавым настоящим и бесприютным будущим в Европе, где им не отыщется места. Убеждения идеалистов пошатнулись, а искатели приключений обнаружили, что нашли совсем не такие приключения, каких искали.
