– Их и не узнать теперь, – замечает Табб.
Он остановился прикурить и смотрит на Вивиан, пряча между ладонями огонек спички.
– Помнишь?
– Конечно. Люди из «Телефоники» не дали нам послать ни строчки. Как звали того чиновника, что не пустил нас к телефону?
– Бареа.
Вивиан вспоминает тощего, вечно взвинченного испанца, возглавлявшего в Мадриде военную цензуру. Выпивая на веранде отеля на Гран-Виа с одним офицером из интербригады, они узнали, что во время сражения за Ла-Гранху штрафная рота XIV бригады отказалась наступать, потому что три предыдущие лобовые атаки выкосили ее чуть ли не полностью. И тогда капитан по фамилии Дюшен, бывший унтер-офицер французской армии, провел жеребьевку и тем пятерым, кому выпал жребий, – по странной случайности все они оказались бельгийцами – по очереди пустил пулю в затылок, в советской манере.
– Да, точно, – говорит Вивиан. – Не разрешил нам послать сообщение и без конца спрашивал, откуда нам это стало известно. И ведь мы еще не обо всем написали.
Табб с сигаретой в зубах идет дальше.
– Ну и правильно сделали, что не написали, – говорит он миг спустя.
– А объективность, значит, пропади она пропадом? – улыбается Вивиан.
Табб устало кивает:
– Да… Это ведь не обычная война, моя милая. К чертовой матери эту объективность.
Они догоняют капитана Манси, и тот, без сомнения предупрежденный об их появлении, лишь щетинит свои моржовые усы и воздерживается от комментариев. Его рота залегла перед сосняком, иссеченным осколками и пулями, расположившись вдоль смрадной и пересохшей оросительной канавы, заваленной экскрементами – кажется, здесь справлял большую нужду целый батальон, – и смотрит, как бойцы первого эшелона приближаются к подножию высоты. Они идут россыпью, очень редкой цепью, прячась за редкие кустарники и валуны, и Вивиан видит среди них и Чима, который, с каждым шагом все больше удаляясь от нее, снимает наступающих. Тяжелая артиллерия сейчас прекратила огонь, и вокруг сосняка слышны только минометы – в пыли, окутывающей гребень высоты, сверкают вспышки разрывов и слышится особый, – ни с чем не спутаешь: звук – словно грохнули об пол целую стопку тарелок. Крутой склон возвращает и множит эхо.
– Кто командует первой волной? – спрашивает Вивиан.
– Янош Ворос, венгр, – отвечает капитан Манси.
– Ветеран, надо полагать?
– Еще какой.
Канадец отвечает, не сводя глаз с бойцов, одолевших уже первую треть склона. Разрозненные фигурки по цвету сливаются с землей и потому заметны, лишь когда движутся. Теперь смолкли и минометы, облако пыли медленно рассеивается. В полнейшей тишине вновь стало слышно, как жужжат мухи. Вивиан оглядывает напряженные, беспокойные лица интербригадовцев вокруг и угадывает их мысли. Хоть бы справились те, кто сейчас карабкается по откосу. Хоть бы не пришлось лезть вслед за ними и нам.
Сантьяго Пардейро, закрыв лицо легионерской пилоткой и растянувшись на пыльной скамье, спит уже двенадцать часов кряду. Спит без сновидений, словно погрузившись в летаргический сон, словно провалившись в черный бездонный колодец.
– Господин лейтенант, – слышится ему чей-то шепот. – Господин лейтенант…
Он открывает глаза – с мучительной неохотой, через силу – и не сразу ориентируется во времени и пространстве. Но вот наконец видит деревянные стропила, и небо – сквозь разбитую черепицу крыши, – и лицо склонившегося к нему сержанта Владимира.
– Что случилось? – сонно бормочет он.
– Вас требуют в расположение роты.
– Какой еще роты?
– Которая нас сменяет, – сержант протягивает ему вчетверо сложенный листок бумаги. – Посыльный только что доставил из штаба.
Протирая глаза, Пардейро приподнимается и садится на скамье. Все тело болит, а горло и язык – словно из наждака.
– Дай воды, Владимир.
– Вот.
Лейтенант отпивает два глотка, полощет рот, глотает воду и возвращает флягу сержанту. Потом разворачивает листок и читает написанное от руки:
С получением сего младшему лейтенанту Пардейро, предварительно ознакомленному с планом боевых действий в Кастельетсе, принять командование 4-й ротой, пополнив ее личный состав имеющимися в его распоряжении силами.
Подпись: майор Грегорио Моралес, XIX бандера
Ошеломленный Пардейро пытается осмыслить приказ. Когда он ложился спать, 4-я рота заняла его сектор обороны и двинулась вниз, намереваясь выбить красных из городка. Другие части франкистов, прибывшие ночью, должны быть где-то в окрестностях.
– Ты что-нибудь знаешь об этом?
– Посыльный мне кое-что рассказал, господин лейтенант.
– Ну так поделись со мной.
И сержант рассказывает. Кастельетс атакуют, и 4-я рота действует в авангарде. Сопротивление упорное, потери большие. Между зданием кооператива и церковью – тем, что от них осталось, – атаки чередуются с контратаками. В ходе одной из них был убит командир роты.
Пардейро некоторое время подавленно молчит. Накануне вечером, когда к скиту пришло подкрепление, они с капитаном обменялись рукопожатием.
– Неужто Карриона убили?
Однако запас дурных вестей еще не исчерпан. Кроме того, добавляет Владимир, погибли еще два офицера, а третий тяжело ранен. Командование взял на себя сержант. И рота, помимо того, что лишилась всех офицеров, понесла большие потери.
В этом месте рассказа Пардейро наконец приходит в себя. И сосущую пустоту под ложечкой он склонен объяснять тем, что у него полсуток во рту не было ни крошки. Он открывает рот, чтобы позвать своего ординарца Санчидриана, но тут же вспоминает, что Санчидриана вместе с горнистом накрыло вчера утром разрывом мины и оба лежат сейчас на задах скита, где на скорую руку устроено кладбище. Зато остался капрал Лонжин, который сидит вместе с Тонэтом на обвалившейся потолочной балке и что-то жует, а вокруг расположились другие легионеры.
– Капрал!
Лонжин вскакивает и вытягивается как на строевом плацу.
– Я!
– Что это ты там ешь?
– Сардины, господин лейтенант. И такие, что все отдай – и мало.
– И мне найдется?
– А как же.
Он выуживает из жестянки сардину, кладет ее на ломоть черствого хлеба, прижимает, чтобы как следует пропитался маслом.
– На доброе здоровье, господин лейтенант.
– Спасибо. – Пардейро показывает на Тонэта. – Ну, как наш паренек?
Отставной карманник и бывший анархист скалит в широкой улыбке желтые зубы. И с такой гордостью, словно сам был наставником Тонэта, отвечает:
– Да что говорить, господин лейтенант. Отчаянный малый, не рохля и не слюнтяй. Такие тигрята в настоящих тигров вырастают… Твердит, что хочет стать легионером, а я ему говорю, ты, мол, и сейчас иного взрослого за пояс заткнешь.
