– Врезали нам от души, нечего сказать… – говорит Паньо.
Бескос озирается по сторонам, ища ребят из своего отделения.
– Тресако не видали?
– Нет.
– А Доминго Ороса?
– Тоже нет.
Авельянас оглядывает его забинтованную голову:
– Что это?
– Маньас говорит – пустяки. Камнем попало.
– Разукрасили тебя на славу…
– Да уж.
Фалангисты смотрят на хребет высоты:
– На этот раз мы даже рыпнуться не успели…
– Они, сволочи, времени нам не дали. Только шарахнули в последний раз из пушек, как уже оказались в двух шагах.
– Это интербригада, кажется. Слышал, как они вопят не по-нашему.
– Вот же мрази… Что они тут забыли? Какого дьявола их принесло сюда, испанцев убивать?!
– Орды марксистов, как говорит Саральон.
– А что про него слышно?
– Да он где-то здесь… Видели недавно.
– Цел?
– Ни царапинки.
– Вот ведь… Не зря говорят: «Уроду нет переводу».
– А вот капитана Лабарты чего-то нигде нет.
– О черт… Крутой мужик…
– Я видел его наверху – он пытался собрать людей и дать отпор, – вмешивается Авельянас. – Однако ничего не вышло, а чем дело кончилось – неизвестно. Знаю только – он не спустился. А кто не спустился, тот – сами знаете… – Он выразительно чиркает себя пальцем по горлу.
– Фалангистов они в плен не берут, – мрачно кивает Паньо.
– Интересно бы знать почему, – ворчит Маньас. – Я ведь не просил напяливать на меня синюю рубаху.
– Это ты республиканцам будешь рассказывать, когда они тебя возьмут, – отвечает Авельянас. – Для них мы все одним миром мазаны – и те, кто на передовой, и те, кто в тылу разгуливает.
– Наши не разгуливают! – обрывает его Паньо. – Наши сражаются! Выпалывают сорную траву коммунизма.
Капрал Авельянас беспокойно оглядывается вокруг и трогает его за руку:
– Кончай митинговать… Нашел время…
– Так ведь и мы с ними не церемонимся, – не унимается тот. – Помнишь тех, кого Саральон вывел в расход, когда мы взяли высоту? Всех – от сержанта и выше.
– Хватит, я сказал, – обрывает его капрал.
Бескос достает кисет и пытается свернуть самокрутку, однако выпачканные засохшей кровью пальцы так дрожат, что табак сыплется мимо.
– Дай сюда, – говорит Маньас и забирает у него кисет.
– Беспокоюсь за Тресако и Ороса, – говорит Бескос.
– Я тоже.
Авельянас смотрит ему чуть пониже лба под повязкой:
– Как котелок-то твой? Болит?
– Ощущение такое, будто внутри мечется ошалелая крыса.
– А сходи-ка покажись. Давай-давай.
– Ага, вдруг да признают негодным и отправят в госпиталь, а там сестрички с вот такими сиськами… – хохочет Паньо.
– Не с нашим счастьем.
Маньас, свернув самокрутку, языком заклеивает ее и вместе с кисетом передает Бескосу:
– Держи крепче.
– Спасибо.
– Пошли, я провожу.
С третьей попытки Бескосу удается поднести огонек зажигалки к кончику самокрутки.
– Не надо. Сам дойду.
С дымящейся сигаретой во рту, с винтовкой за плечом он удаляется, поглядывая на встречных однополчан. И вдруг замечает Тресако – тот сидит, привалившись к сосне и перебинтовывает себе руку. При виде товарища встает, идет навстречу. Они обнимаются.
– Пустяки, – говорит Тресако. – Шарахнуло, когда бежали вниз, и кожу с локтя содрало. Ничего серьезного. А у тебя что?
– Камень отскочил и приголубил.
– Ага…
Тресако показывает на перевязочный пункт – домик, где раньше ночевали дорожные рабочие, а сейчас несколько санитаров принимают и сортируют прибывающих раненых.
– Пошли, пусть тебя осмотрят.
– Я туда и направляюсь.
Но Тресако удерживает его за руку:
– А как остальные?
– Живы-здоровы, только вот Ороса нигде не видно.
Тресако мрачнеет:
– И не увидите. Остался наверху.
– Да ты что?
– Капитан Лабарта перестраивал нас, и мы пошли с ним, а тут Оросу пуля прошила шею… Насквозь. Сшибла как птичку – он даже ничего сказать не успел. В полуметре от меня… А тут – красные. Ну я развернулся и рванул вниз по склону вместе со всеми.
– Вот же бедолага…
– Девятнадцать лет исполнилось месяц назад. Он родом был из Сабиньяниго, наш с тобой земляк.
– Ох, родителям горе какое.
– Не говори.
В этот миг появляется лейтенант Саральон. Он переходит от одной группы фалангистов к другой, поднимает их на ноги, проверяет оружие. Лейтенант покрыт пылью от пилотки до сапог и крайне раздражен.
– У тебя что?
– Да так… Камнем ушибло.
Саральон приподнимает повязку и рассматривает рассеченный лоб.
– На вид – ничего особенного.
– И я так думаю.
– Ну сходи тогда на перевязочный пункт, а потом назад, в строй. И соберите свои каски – они сейчас понадобятся… Майор Бистуэ сказал, что, когда передохнем немного, пополним боезапас, надо будет вернуться туда, – он показывает на вершину.
Тресако звучно сглатывает:
– Это вы всерьез, господин лейтенант?
Саральон мрачно поднимает глаза на гребень высоты, и Бескосу совсем не нравится то, что можно прочесть в этих глазах.
– За всю свою распаскудную жизнь я никогда еще не говорил так серьезно.
С этими словами лейтенант уходит прочь, а фалангисты переглядываются.
– Ну что за хрень такая, – говорит Тресако. – Вот уж точно – из огня да в полымя.
VII
Устроившись на железной скамье во дворе Аринеры, Пато Монсон с отверткой в руке отлаживает магнето НК-33 и с беспокойством поглядывает издали, как совещаются под навесом полковник Ланда, его заместитель Карбонелль, политкомиссар бригады и капитан Баскуньяна. Беседу никак нельзя назвать любезной. Они спорят уже довольно давно: Ланда и Карбонелль злятся, комиссар угрожает, Баскуньяна горячится. С той минуты, как 4-й батальон выбили с высоты Лола, девушка наслушалась такого, что имеет все основания тревожиться за его командира, которого винят в неудаче. Еще до того, как он по вызову явился на КП, Русо высказался по его адресу весьма жестко, а сейчас Пато, хоть и не слышит его голоса, но по жестам и выражению лица понимает: ничего хорошего капитана не ждет. Комиссар бьет кулаком одной руки по ладони другой.
