– Пять рядовых и сержант Сьерсо… По всему видать, интербригадовцы, когда взяли хребет, расстреляли их.
– Вот же паскудство какое…
– Так вот, говорю, мы ждали, что он прикажет кончать всех на месте, но на этот раз он повел себя иначе, чем всегда. Пристрелил только раненых, которые не могли идти сами, а этих, сказал, сведите вниз, пусть их допросит тот, кто говорит по-ихнему.
– Так если это интербригадовцы, какая разница – там или тут?..
– Да небольшая, конечно. Несколько лишних часов проживут. И они это знают – видишь, какие у них лица.
– Знают, – соглашается Бескос.
– Разумеется, знают. А если нет – раньше надо было думать, перед тем как вломиться к нам, убивать испанцев, курить наш табак и бесчестить наших женщин… Интересно бы знать, кто их подрядил стоять со свечкой на наших похоронах.
Капрал, щуря глаза от сигаретного дыма, оборачивается к пленным. Потом беззлобно толкает одного прикладом:
– Шагай, твари. Шевели копытами.
И печальная процессия продолжает свой путь в тыл.
Часть третья. Зубы дьявола
I
В свете зари, сочащемся через окно с выбитыми стеклами, новобранцы почтительно рассматривают шесть бутылок с бензином, завернутые в оберточную бумагу, – Хулиан Панисо и Ольмос поставили их в самый безопасный угол комнаты, заваленной мусором и обломками мебели. «Сосунков» – восьмеро, и с ними сержант Касау.
– Вся штука в том, – объясняет Панисо, – что, если рядом нет пехоты, танк глух и слеп. А потому техника проста: одни огнем отсекают вражеских стрелков, а другие действуют бутылками и гранатами. Бросаешь бутылку под гусеницы или чуть повыше – там самые уязвимые места, – и когда она разбивается, а бензин разливается, бросаешь гранату и поджигаешь его… Как видите – дело нехитрое.
– Тут самое главное – не сдрейфить, – добавляет Ольмос.
– Именно так. Бензин, бомба, бодрость духа. Этот набор с любым танком совладает.
Снаружи доносятся выстрелы – пока еще разрозненные. Вялая перестрелка. Время от времени где-то вдали гремят разрывы.
– Начинают просыпаться… – говорит Панисо. – У них есть танки – и не для красоты. Есть желающие попробовать? – он поворачивается к новобранцам. – Нужны двое.
Юнцы нерешительно переглядываются. Подрывник многозначительно смотрит на Касау: тот стоит, прислонившись к стене, – руки в карманах, винтовка за плечом – с таким видом, будто все происходящее его не касается. Не рискнешь сегодня – завтра подерешься, говорят его светлые, бегающие глаза. Или послезавтра. А еще лучше – никогда.
Панисо показывает на Ольмоса:
– Нам нужны люди надежные. Один пойдет с ним, другой – со мной.
– А раньше вы уже делали такое? – спрашивает кто-то из рекрутов.
– Ну а то! В Брунете.
Парень, который задал вопрос, поднимает руку. И – после секундной заминки – его сосед тоже. Панисо кивает одобрительно:
– Отлично, ребятишки… Имена у вас есть?
У парня, вызвавшегося первым, веселое, плутоватое лицо и на губах – нахальная мальчишеская ухмылка. На нем форменная рубаха, но штаны – неуставные, а на ногах – альпаргаты. В руках – старая английская винтовка «ли-метфорд», пилотка лихо сбита на левую бровь.
– Есть. Даже фамилии есть, – сообщает он. – Вот меня, к примеру, зовут Рафаэль Пуигдевалль, дедуля.
– Двойная фамилия? Пуигдевалль-Дедуля?
– Нет, это я тебе. Мы – ребятишки, а ты, стало быть, дедуля.
– Сам ты дедуля.
– Пока нет, но надеюсь, стану когда-нибудь.
Панисо, подбоченившись, меряет его взглядом с головы до ног:
– Там видно будет… Если предложат на выбор – написать «здесь пал смертью храбрых» или «отсюда удрал, поджавши хвост», ты что предпочтешь?
– Я не заяц, чтобы бегать.
– И за словом в карман, я смотрю, не лезешь.
– Были и побойчей меня, – не моргнув глазом, отвечает парень, – да их убили вчера на Файонском шоссе.
Подрывник сгоняет с лица улыбку и с очень серьезным видом оглядывает второго:
– Ну а ты кто?
– Меня зовут Люис Масадеу.
Панисо вновь оборачивается к первому:
– Кой тебе годик, Рафаэль?
– Восемнадцать стукнуло.
Подрывник рассматривает второго – малорослого, хрупкого, как ребенок, прыщеватого.
– А тебе, Люис?
– Семнадцать.
– И ты такой же смышленый, как твой приятель?
– Были бы смышленые, не подняли бы руки.
Не выдержав, хохочет Ольмос, а за ним – Касау и остальные.
– Ах, засранцы! Пальца в рот не клади.
Панисо пытается сохранить серьезность.
– Товарищ Ольмос прав: то, что вы оба вызвались идти добровольцами, – прямо чудо из чудес. И теперь осталось проверить, чего вы стоите на деле. Рафаэль пойдет со мной, а ты, Люис, – с Ольмосом. Как скажем, возьмете по две бутылки каждый. И поосторожней, не разбейте. Потом пойдете с нами и сделаете, что скажем. Понятно?
– Понятно.
– Понятно, дедуля.
Касау и прочие новобранцы улыбаются, слушая их разговор. Заметив это, Панисо подходит к Рафаэлю, придвигается к нему вплотную:
– Слушай-ка, Мигель…
– Рафаэль.
– Ладно, не важно. – Панисо хватает его за ворот рубашки. – Слушай, что я тебе скажу. Если снова вздумаешь выделываться тут и шутки шутить, я тебя досыта накормлю свинцовой карамелью – не одну скушаешь, а семь штук, одну за другой. Понятно?
Оробевший паренек растерянно моргает. Нахальство улетучилось, он вытягивается почти как на плацу.
– Да.
– Это хорошо. Потому что у меня нашивки не на рукаве… И позволь дать тебе совет: поаккуратней со старыми солдатами, если уж попал туда, где умирают молодыми. Уловил?
Рафаэль кивает:
– Уловил.
– Товарищ.
– Уловил, товарищ.
– Вот это другое дело… несмышленыш.
Панисо оправляет на себе ремни с четырьмя гнездами, где лежат гранаты «лаффит», берет автомат – Ольмос починил экстрактор, и он теперь как новый – и показывает на дверь. Снаружи набирает силу перестрелка.
– Выходим! – говорит Касау остальным. – Живей шевелись – фашисты опять пожаловали.
И они выходят на улицу. Мостовая засыпана битым кирпичом и черепицей, фасады выщерблены пулями и осколками. Ночь выдалась спокойной, дала передышку, но вчера бои были жестокие, франкисты дошли почти до самой церкви – до ее почерневшего от дыма и гари остова: изуродованные стропила торчат под небом, уже золотящимся на востоке. Танки франкистов остановились на некотором расстоянии от баррикады, ожидая, когда пехота обеспечит им продвижение. А по тому, как ведется сейчас огонь, подрывник угадывает, что легионеры под прикрытием темноты просачиваются с обоих концов улицы к церкви и площади. Когда доберутся, танки будут здесь.
