Он смущенно промолчал, а девушка неожиданно вскочила и закружилась, раскинув руки.
— Посмотри вокруг! — воскликнула она. — Ты видишь? Ты чувствуешь?!
Он огляделся. Сад медленно погружался в осень; трава начала желтеть и сохнуть, её пожухлые стебли издавали терпкий сладковатый запах. Дерево, под которым отдыхали двое пересмешников, отличалось от остальных: его крона была ярко-алой, и Трисса в своем красном платье казалась листом, который сорвался с ветки и закружился в последнем танце.
Хаген поднялся с земли, и кузина тотчас же упала к нему в объятия.
Быть может, у неё закружилась голова?..
Он хотел что-то сказать, что-то очень важное — но вдруг увидел застрявший в волосах Триссы сухой цветок. Пятерка жухлых лепестков тускло-желтого цвета, короткий стебель. Это растение было знакомо Хагену по занятиям с дядюшкой Пейтоном, и он, не отдавая себе отчета, произнес вслух:
— Ведьмина радость. Один такой цветочек в травяной отвар попадет — и всё…
Лицо Триссы изменилось мгновенно, словно туча закрыла солнце.
— Пошли домой, — сказала она голосом, напоминающим шелест сухой травы. — Нас, наверное, ищут…
* * *
В старом городе было безлюдно: здесь не хотели селиться из-за того, что дома большую часть дня оставались в тени, в которой вольготно чувствовала себя лишь плесень. Когда-то у жителей Кааамы не было другого выхода, но теперь город сильно разросся, и потому биение жизни отчетливее всего ощущалось в портовых районах, постепенно затухая с приближением к темно-серой зубчатой стене скал.
— Вот этот дом, — сказала Мара, взмахнув рукой. — Здесь Амэр нашел ту брошку…
Как-то само собой получилось, что племянница старого торговца взялась проводить пересмешника к «дому с привидениями». С Эсме они расстались на причале, и целительница напоследок как-то странно взглянула на Хагена, как будто призывая его быть поосторожнее. Но что могло ему угрожать?..
Оставшись с ним наедине, Мара сделалась тихой и задумчивой. Исподволь разглядывая свою спутницу, Хаген удивлялся: с чего это он счел её красавицей? Худая как щепка, с острыми локтями и неприятно длинными пальцами; под золотистой кожей лица резко проступают кости — скулы, челюсть, — да и вообще черты какие-то неживые, словно перед ним не человек, а каменная статуя. Но стоило ему об этом подумать, как Мара улыбнулась какому-то прохожему и вновь сделалась милашкой.
Солнце клонилось к закату, в порту звонили колокола — начиналась вечерняя служба. «Невеста ветра» осталась за спиной, и голос её как будто сделался тише. Совсем недавно это бы встревожило Хагена, теперь же он стоял, глядя на зеленоглазую незнакомку, чье имя легкокрылой бабочкой то возвращалось в его воспоминания, то вновь улетало…
— Входи же, — сказала она. — Ты шел сюда, чтобы стоять на пороге?
В доме лет сто никто не жил, кроме крыс и пауков. Последние чувствовали себя здесь особенно вольготно, затянув все углы плотными серыми покрывалами, а вот крысы пугливо бросились врассыпную, когда доски скрипнули под ногами вошедших. Когда-то, должно быть, здесь приветливо встречали гостей: Хаген легко представил себе, как в просторной комнате, занимавшей почти весь первый этаж, пировали за накрытым столом или танцевали. Он прошелся вокруг, заглянул в огромный камин и неосторожно коснулся дверцы старого шкафа — она тотчас же рассыпалась, превратившись в горку рыжеватой трухи.
— По-твоему, здесь обитает зловредное привидение? — спросил он, обернувшись. Мара стояла всё там же, у двери, и отблески закатного солнца, проходя сквозь витражное окно, разноцветными бликами ложились на лицо девушки, придавая ему неземной вид. — Я не чувствую зла… — продолжил он и осекся.
Витражное окно… как же оно уцелело за столько лет?
Нет, неверный вопрос.
А было ли оно целым, когда они вошли?!..
— Что же ты чувствуешь? — спросила девушка ровным голосом, который чем-то напомнил Хагену голос Её Высочества Ризель.
— Одиночество, — ответил он после долгой паузы. — Тоску по прошлому, которого не вернуть. Быть может, по былой любви…
— Прошлое можно вернуть, — сказала Мара. — Но для этого нужна сила духа, которая не у всякого имеется. Ты бы смог, я думаю.
— Я не волшебник… — начал Хаген, и умолк. Она не шутила. — Чего ты хочешь?
— Вопрос неверный. — Она шагнула вперед. — Чего хочешь ты?
Пересмешник остановился в нерешительности. Девушка взмахнула рукой, и серая паутина начала осыпаться неряшливыми клочьями, которые таяли, едва коснувшись пола. В комнате сделалось чисто и светло, как будто зажглись невидимые лампы; витражное окно заиграло всеми цветами радуги. Волшебное превращение удивляло лишь поначалу, а совсем скоро Хаген удивляться перестал, решив, что спит — а ведь во сне бывает всё, что угодно…
Волны на воде.
Он и Мара поднимаются по лестнице на второй этаж, и с каждым шагом, с каждой ступенькой странный дом всё больше становится похож на королевский дворец… но это не важно. Глаза Мары в полумраке по-кошачьи светятся, босые ноги ступают неслышно, словно она не человек, а привидение. Так вот кто обитает здесь!
«Не бойся!»
Краткий миг узнавания — теперь её голос похож вовсе не на голос Ризель, а на чей-то… кого он точно… совершенно точно… встречал. Да, встречал… причем совсем недавно… какая, кракен побери, разница?
«Тебе ведь хватит смелости?..»
Дворец — или старая развалина? — начинает заполняться водой. Со всех сторон ручейками и реками, ревущими горными потоками хлещет зеленоватая океанская вода, но Мара говорит — не надо бояться, и он не боится. Тот огонь, что разгорается всё ярче, так просто не погасишь. Быть может, у них вырастут рыбьи хвосты и жабры, и тогда им будет принадлежать весь бескрайний Океан — так даже лучше. Хаген отбрасывает последние сомнения, позволил себя увлечь: осенний лист, сорвавшись с дерева, отдается сначала воле ветра, а потом — течению реки. Его терзания и воспоминания о прошлом падают на дно — туда, где темно и тихо; его разум отделяется от тела и теперь скользит над глубиной, словно водомерка — легкий, невесомый… бессильный.
А сумасшедшим быть, оказывается, приятно!
Ложе под балдахином, достойное королей. Ткань платья на ощупь кажется то гладким шелком, то грубой холстиной, а то и дырявой ветошью… и уже в следующий миг его пальцы касаются затейливых узоров из жемчуга и драгоценных камней. Но что платье? Мара стряхивает его, как змея — старую кожу.
Теплая плоть становится холодным камнем, а потом — хвостом, покрытым блистающей зеленой чешуей. Хаген знает, что русалок нет, их придумали в незапамятные времена — уж лучше представлять себе смешливых полурыб, которые хоть до талии остаются людьми! Истинный облик морских жителей не имеет ничего общего с человеческим, и потому страшен вдвойне.
Русалок не бывает… но кто же с ним сейчас?
