Суббота.
Уже шестой день, как в моем доме теперь живет мой бывший парень. Вы только вдумайтесь! Бывший, мать твою, парень! Что он забыл в моем доме? И почему я не могу ощутить себя полноправной хозяйкой этого дома и выставить этого засранца из моих владений? Наверное, это риторический вопрос… А может, я настолько сильно уважаю своего деда, что просто-напросто не считаю себя в праве оспаривать его решения. Да, деда я люблю, и, быть может, в какой-то степени осознаю, что он является таким же равноправным владельцем особняка, как и я. Пусть не на документах, а на отцовских правах: мой отец в конце концов был его единственным сыном. И кем я буду, если не стану считаться с собственным дедом?
А с другой стороны, я и маму не хочу обижать, разругаться с ней вдребезги. Итак, выходит, меня обложили со всех сторон.
А может… да нет, не может! Я абсолютно и точно против присутствия в моей жизни этого наглеца в вечно опрятном виде расхаживающего по коридорам, гостиной, кухне… как у себя дома, черт возьми! А еще этот… мужчина напрочь закрыл мне доступ в домашнюю библиотеку! Да, разумеется, я понимаю, что ее обустроил он же сам, но, блин, устроить из библиотеки место ночлега?! Как это понимать?! Да-да, в доме больше нет свободных комнат, ему негде пристроиться, но, блин, пусть в таком случае валит к себе! В свою роскошную квартиру в центре города!
Уфф… Ладно, пусть живет, раз так сложились карты. А я как-нибудь и дальше буду умудряться не попадаться ему на глаза. А что? Я уже который день старательно избегаю его общества, и пока у меня это получается. Вот как сейчас, к примеру. Мы с дедом сидим в его кабинете и читаем литературу. Он что-то из зарубежной классики, я научно-познавательную статью в интернете. И что вы думаете? Нам никто не мешает! Доступ в этот кабинет есть только у деда и… правильно, у меня!
А как же, спросите вы, личная комната? А никак, там проходной двор, ей-богу. Как замечают, что я закрываюсь, отгораживаюсь от всех, так сразу и нагрянет какой-нибудь ушлый ревизор в лице мамы, или тети, или Евгения, или… Игоря. Все беспокоятся, все волнуются, причем последние двое больше всех. Ну в самом деле, а вдруг я там повеситься решила? Ну или на худой конец вены себе изрезать? Поэтому дверь на днях в мою комнату чуть ли не с петлями решали выдирать, я каким-то чудом ее отстояла, без скандала не обошлось. Но с некоторых пор она всегда открыта нараспашку, поэтому в спальню теперь я ухожу только спать. Ну не нараспашку, конечно, это я преувеличила, но широкая щель между дверью и косяком для слежки имеется.
Во многом сыграл давешний инцидент с порезом руки. В какое время Игорь разболтал эту "новость" домочадцам, остается загадкой, но уже на следующий день, всё закрутилось и завертелось. Все ходили с тревожными минами на лицах, что-то "ненавязчиво" расспрашивали о самочувствии и тому подобное, практически не оставляли меня одну, вот я и сбежала в дедушкин кабинет. Тут по крайней мере тихо, а общество деда меня ничуть не гнетет.
А еще я по возможности пытаюсь чаще бывать вне дома: в саду, в библиотеке у деда с Софией, с Максом в кафе, у них с Софией дома. Вот раздумываю еще над тем, чтобы возобновить тренировки в зале. Но эта мысль пока на стадии серьезного обдумывания: нужно ли мне это или обойдусь без лишних нагрузок в жизни, которая и так — как ежедневный подвиг.
И я, разумеется, даже не представляю, чем целыми днями занят мой бывший: в особняке ли сидит, в салу ли гуляет… А может, где-то в городе зависает? Интересно, с кем? А нет-нет, не интересно… Вот сейчас я задумалась: по-прежнему ли в его жизни присутствует эта хитрая змея по имени Вероника? Нет, это не ревность. Ни в коем случае. Просто… закономерный вопрос. Если он утверждает, что любит меня, и по этой же якобы причине поселился в моем доме, тогда этой гадюки не должно мелькать в его поле зрении, верно? А ведь иначе — на что он рассчитывает?! Что можно любить обеих сразу?! Быть днем с одной, а вечером возвращаться в дом к другой?!
Да, я не верю ему, нисколько не доверяю. Он меня бросил, и если я сдамся ему во второй раз — чего, конечно же, не будет никогда! — где гарантии, что он не бросит меня снова? А его словам о любви я, как утверждала не раз, не верю, хоть миллион раз их услышу из его уст… И вообще мне плевать на него!
Черт, откуда во мне эта всепоглощающая злость взялась? Нормально же сидела, спокойно читала статью. Что, черт возьми, со мной опять не так?!
— Алекс, дорогая, что с твоим лицом? — скосив на меня острый взгляд, спрашивает вдруг дед. — Ты решила заняться гимнастикой лица? Твоя мимика меняется с немыслимой скоростью.
— Ага, гимнастикой лица, — соглашаюсь я, закатывая глаза.
— А если серьезно, что ты там такого эмоционального вычитала? На твоем лице то штиль, то буря. Что тебя так разозлило, сокровище мое? — со смешком вопрошает он, отложив свой том.
— Не понравилась одна мысль. — Я выключаю ноут, захлопнув две действующие вкладки. В одной была статья, в другой — дневник номер два. Да-да, я снова пишу. Буквально вот вчера и начала. Слишком подозрительно насыщенной стала моя жизнь в последнее время, и было бы преступлением о ней не писать.
— По твоему лицу, я могу смело утверждать, что недостойных мыслей там было куда больше, чем одна, — проницательно замечает он, скручивая усы в пальцах.
Кладу компьютер на "медвежий" стол, встаю с кресла.
— И не говори. Сплошь вопиющая чепуха и глупость, перемежающаяся с откровенной человеческой тупостью, — с притворством заверяю я, подходя к небольшому узкому стеклянному шкафу, новому элементу интерьера в кабинете. — Отличное решение — поместить все драгоценное и древнее за стеклом. Всегда на виду. Чисто и стерильно. Смотри и радуйся.
Дед подходит сзади и становится чуть сбоку, за моим плечом.
— Пришлось купить, нужно же было куда-то поместить мою новообретенную рукопись. — Он смотрит на центральную косую полку-подставку, в которой сосредоточено упомянутая стопка старой расписанной чернилами бумаги.
— Ты бы ее еще в рамку повесил, — хмыкаю я добродушно. — Вон, над теми полками. По-моему, будет в самый раз.
— Нет, и здесь ему будет хорошо.
— Хорошо, тогда над теми полками я повешу картину отца, висящую над камином. Кажется, там столица Турции изображена, — припоминаю я. — Точно, она самая. Древний Константинополь у Босфорского пролива. И она ну совершенно не вписывается в общую картину интерьера гостиной, а здесь будет в самый раз. Что скажешь?
Дед, добро усмехнувшись, говорит:
— Это, внучка, картина Айвазовского "Вид Константинополя и Босфора". Очень дорогая работа художника. Но, к счастью, никто не знает, что она у нас. Твой отец анонимно купил ее на аукционе. Он любил эту картину, как и саму Турцию. Частенько ездил в Стамбул, едва выдавалась такая возможность, — с легкой печалью вспоминает дед и через секунду просит следовать за ним. — Идем… Думаю, не стоит тревожить эту картину, пусть над камином же и висит.
— Хорошо.
Мы входим в выполненную в коричнево-бежевых тонах гостиную, подходим к камину и, не говоря ни слова, молча созерцаем прекрасное.
