Хочу сказать это ему лично – по телефону или написать, но все останется лишь в моей голове. Зачем репетировать как перед выходом на сцену в конкурсе чтецов? Финального выхода не будет.
Зачем терзать себя? Зачем плакать, если слез уже не осталось?
Присутствие и отсутствие Андрея заставляет мой мир разойтись по швам. Ненавижу, когда окружающие испытывают ко мне чувство жалости, но почему-то жалею себя сама.
Порезанная рука не ноет. Она должна была отвлечь, но бессмысленно. Ничего не заглушит внутреннее горе. Оно несоизмеримо ни с чем.
Меня бесит моя инфантильность – из-за жгучего отчаяния я искромсала свою руку, вряд ли так поступают взрослые и адекватные люди. В жизни еще не раз со мной будут обращаться по-свински. Еще не раз меня будут предавать или использовать. Нельзя так сильно зависеть от людей, для которых твоя боль – всего лишь слово из четырех букв.
Опять что-то приходит в «Телеграм». Уже даже не проверяю. Чтобы собраться с мыслями, нужно посмотреть на что-то другое. Фотографию, где он удовлетворяет свои потребности, поддается инстинкту.
А может, она просто нужна ему. Они ведь встречались так долго, что сложно просто выкинуть человека из своей жизни.
В любом случае я проснусь. И буду просыпаться каждый день. Со слезами и криками отчаяния, с исцарапанными руками, агонией и желанием прекратить эти мучения. Но никогда – с ним.
Я буду просыпаться ради отца, потерявшего жену и потратившего остатки любви на меня.
да что блин произошло???
Заблокировать абонента. Удалить «Телеграм». Удалить к черту все.
Оказывается, от божества до убожества – одно касание. Касание лжи, предательства и чужой женской руки.
Он действительно стал для меня божеством. Заставляющим отправиться в рай, в котором по улицам бегают кролики от одного шоколадного фонтана к другого. Но даже рай не может быть вечен.
Это была иллюзия любви.
* * *
Иногда бриллианты принимали за стекляшки, но при этом их сияние не прекращало меркнуть. Жаль, что у меня наоборот, и сиять оказалось вовсе нечему.
Как глупо было надеяться на то, что Андрей нормальный парень – наши отношения с самого начала напоминали безрассудный и сумасбродный перформанс. Больше нет сил и желания анализировать. Лучше заняться чем-нибудь другим.
Правым открытым глазом я вижу папу, вызванивающего кого-то – то ли скорую, то ли?..
– Пап, – хрипло начинаю я, привставая на локтях, – положи трубку. Не звони никому. Со мной все нормально.
– Господи, как ты меня напугала! Я же будил тебя! Что такое, что случилось, милая моя? – подбегает, задыхаясь.
Ничего не соображающий папа проводит большим пальцем по засохшей крови на моей левой руке. Вчера, играя с лезвием, я осознала, что смелости покончить с жизнью у меня хватит – так же я думала несколько лет назад, когда он нашел меня глубокой ночью.
Дело не в смелости – ее наличии или отсутствии, а лишь в том, что я очень сильно люблю своего отца. И из-за любви к нему я готова подставлять щеки поочередно.
А еще я люблю жизнь, какой бы бесчувственной и суровой она ни была.
– Что случилось, скажи мне, пожалуйста. Сейчас я вызову скорую.
– Не надо скорую, пап. Это всего лишь порез, легкие царапины, все очень быстро заживет.
Да, они глубокие и отвратительные, но все-таки царапины, которые через неделю покроются бордовой корочкой. А спустя несколько месяцев напомнят о себе только белыми шрамами.
– Прости, что ты это увидел, – я стараюсь успокоить отца, но сонливость и сухость во рту едва дают мне это сделать.
Если бы не две таблетки снотворного, которые подействовали почти к рассвету, я бы встала раньше. И сейчас не была бы настолько разбитой. Смогла бы надеть кофту с длинными рукавами. В июльскую жару. А если нет, то хотя бы смыть остатки засохшей крови, замазать тональным кремом, подшлифовать пудрой и четко наблюдать за тем, чтобы покалеченная рука не попадалась на глаза отцу. Но все вот так, как есть – пути назад нет.
Сейчас нужно будет все рассказать.
Но как вообще подбирать слова, когда в один момент весь твой густонаселенный, раскрашенный акварелью мир становится немым, глухим и бесцветным? Когда пустота окутывает город, несмотря на снующую на улицах толпу. Когда солнце перестает греть и не дарит больше рассвет, а жестоко сжигает заживо. Когда все дороги твоих мечтаний сплетаются в одну, где нет места даже надежде, потому что она уже мертва. – Что же с тобой происходит?
Виновата я сама. Нарисовала его образ – своими глупыми и доверчивыми мыслями. Люди не виноваты, если не оправдывают твоих ожиданий.
– Не так мне хотелось преподнести тебе эту новость, – с дрожащим голосом произношу я, пытаясь не смотреть в глаза огорченного отца.
– Какую новость? Скажи, почему ты порезала себя?
– Папочка, прости, что не сказала тебе раньше.
– Кто тебя обидел?
– У меня появился парень.
Синие глаза передо мной впускают в себя все муки мира.
Почему все выглядит так, словно я его испытываю? Жду, когда он поседеет? Когда случится инсульт или инфаркт? Когда нервы не выдержат?
Папа так тяжело сглатывает, словно боясь услышать продолжение.
Он думает, все повторилось?
Мне кажется, если бы повторилось, было бы не так больно. Ведь такое со мной уже делали.
– Что? Что он с тобой сделал? К чему он тебя принуждал? – Папа сам не свой.
Кровь в артериях шумит и гудит. Наш диалог меня просто добивает.
– Ничего. Ничего он со мной не сделал. И не обидел.
Ведь меня очень сложно обидеть, но Андрей…
Как я ненавижу теперь это имя.
Андрей смог даже больше – он меня уничтожил.
* * *
Папа кое-как вытащил меня проехаться и походить по магазинам в городе.
Изредка он поглядывает на меня боковым зрением – волнуется, не плохо ли мне? Не нужно ли сбавить скорость? Не хочу ли я чего? Все это постоянные его вопросы – и одно покачивание головой, отвечающее на все разом. Я покорно молчу, хотя гортань готова разорваться от крика – в пустоту, в тишину, в плечо отца.
В полусонном состоянии я сижу и думаю, правильно ли вообще все сделала? Глупый вопрос, на который ответ отрицательный. Возможно, мне нужно было поговорить с Андреем и все выяснить наверняка… Хотя что тут выяснять? Здесь все и так предельно ясно.
– Дочь, кому я еды купил? Возьми что-нибудь. Поешь.
Сзади действительно лежит пакет выпечки, сладкий запах которой заполняет весь салон машины.
– Не хочу.
