Кручу головой то влево, то вправо – опять некуда себя деть. Но ненадолго, потому что Андрей кладет свою левую руку мне под шею, а большим пальцем правой руки вновь начинает поглаживать мой клитор. Еще немного, совсем немного – я уже совсем на грани. Андрей жестко целует мои губы, из-за чего мне становится нечем дышать. Его пальцы просто со звериной силой пытаются довести меня до оргазма – я хочу оттолкнуть его слабыми руками, чтобы схватить немного воздуха в легкие. Но он не позволяет даже этого. Я полностью под его контролем. Видит, что мое тело начинает трястись в конвульсиях – и продолжает свирепо и безжалостно целовать меня прямо в момент моего оргазма.
Наконец Андрей отрывается от моих губ и сразу же начинает покусывает остро реагирующий на все сосок – на меня это действует магнетически. Наслаждение длится еще больше, чем если бы он этого не делал.
Обессиленная, я закрываю глаза, а мое обнаженное тело продолжает принимать на себе его короткие поцелуи.
* * *
Андрей курит на кухне с включенной вытяжкой, а я стараюсь бесшумно пройти в ванну. Включаю воду и залезаю в нее. Сажусь, прижав колени к груди и обхватив их руками. Вода медленно накрывает собой мне тело.
Я должна чувствовать себя по-другому.
Но мне снова страшно. Меня снова использовали.
В воду падают слезинки. Наполняю свое собственное море и плаваю в нем. Жаль, что не могу утонуть здесь.
В дверь кто-то настойчиво стучится. Андрей. Мы ведь вдвоем. С нами же больше никого нет.
– Малыш, ты что там делаешь так долго? Ты в душе? – спрашивает он.
Можно я спрошу теперь, что ты чувствуешь? Нужна ли я тебе по-прежнему?
– Нет, я в ванной, – отвечаю севшим голосом.
– Не слышу, что говоришь?
Молчу.
– Лизуш, я же сейчас зайду.
– Дверь закрыта.
– Так я ее с этой стороны открою.
Правильно, мы ведь в твоей квартире, ты знаешь, что и как здесь устроено.
Может, ты точно так же открывал дверь с той стороны, когда в этой самой ванной сидела Луна. Может, она и не закрывала дверь. Может, вы мылись вместе. Об этом она мне не рассказывала. Я могу лишь догадываться.
Замок вправду поддается махинациям, слышу скрежет, а через пару секунд звук опускающейся ручки.
Он подходит ко мне, опускается на колени так, что теперь мы находимся на одном уровне.
– Чего ты молчишь? Заперлась и молчишь, я же переживаю.
Грудь моя прикрыта коленями, но вопрос наготы неуместен еще с того дня, когда мы были в моей квартире.
– Ты теперь меня бросишь? – в лоб спрашиваю, впервые не обдумывая формулировку.
– Чего? Ты дурочка? Откуда у тебя вообще такие мысли берутся?
По-твоему, мне никто не дает, поэтому я решил тебя использовать? – Его тон заставляет меня почувствовать себя еще более ничтожной. – Настолько я страшный?
– Нет, не настолько.
– Спасибо и на этом.
Берет меня за руку и выключает воду.
Беды просыпаются, когда я нахожусь одна – даже несколько минут одиночества подобны сотне свинцовых пуль, пролетающих где-то рядом со мной.
– Объясни мне просто, что сейчас не так?
А я не могу объяснить, потому что нужно сказать слишком многое – а чтобы не стало еще хуже, многое нужно скрыть от твоих ушей.
– Я не хочу смотреть на то, как ты беспричинно грустишь.
– Почему ты ничего не рассказываешь мне о себе?
– А что ты хочешь узнать?
– Где твои родители? Почему ты меня с ними не знакомишь?
Может, ему кажется, что я перевожу стрелки, заминая вопрос моего отца, но это не так. Я так мало знаю, будто у нас односторонние отношения. Мне не хватает его – пленочных фотографий, смущающих родителей, интересов, проблем.
– Ты ничем со мной не делишься, а мне хочется знать о тебе больше.
– Поверь, будь в моей жизни что-то нормальное, я бы поделился.
– В каком смысле?
– Тебе это так важно?
– Да, Андрей, да. Я хочу знать, что происходит у тебя в жизни. Хотя бы то, что ты можешь мне рассказать.
– Лизуш, у меня в жизни нет ничего интересного, кроме тебя, поэтому узнавать не о чем. Я был единственным, но не самым желанным ребенком в семье. Почти все детство меня заставляли стоять на гречке за любые выходки, а потом издевались, били. И в конце концов я немного ошалел, родители только и успевали пугать детской комнатой полиции.
Может, из-за таких родителей он иногда не видит границ?
Думаю, у Андрея совсем сломана психика, если в детстве его действительно наказывали таким образом. Как можно так издеваться над ребенком? Мне сложно это понять, потому что я была и остаюсь залюбленной дочерью, а у него было тяжелое детство с жестокими родителями.
Надеюсь, из нашего поколения получатся прекрасные родители. Для меня семья – самое важное, что может быть в жизни. Поэтому я искренне желаю, чтобы в каждой семье дети были счастливы.
Хотя о своих детях мне думать рано, я сама еще ребенок.
– А ты и сам полицейским стал. Кого они теперь пугать будут?
Андрей театрально берется за лоб и смеется.
– Да, неувязочка вышла.
– И что? Ты с родителями не общаешься сейчас?
– Почти не общаюсь. Да и мать считает, что к двадцати пяти годам я сдохну на свалке, так что и время тратить зря не нужно.
Андрей говорит вполне спокойно, даже не ведя бровью.
– Считала раньше, по крайней мере.
Старается не показывать, что сказанное вызывает в нем хоть какие-то эмоции. Но я понимаю, что ему все равно неприятно. Рассказывать о детских травмах – очень тяжело. А еще тяжелее, когда это связано с матерью – человеком, который должен быть для тебя самым родным. Сложно представить, как сильно из-за этого можно страдать. И мне хочется принять на себя всю боль, что настигала его в течение жизни. Когда не в силах помочь любимому человеку, автоматически становишься узником страданий. Все равно, какая у него проблема – безразличные родители или ноющий зуб, – ты лишаешься сна и спокойствия, думая о ней.
– Теперь у тебя есть я… – стараюсь немного его подбодрить и напомнить, что больше он не одинок. – Не самая лучшая компенсация вообще-то…
– Самая лучшая. Самая красивая. Самая милая. Кто здесь самая прекрасная девочка?
– Ты?
– Понял, тебе весело.
– Дай мне полотенце, – прошу я.
– Встань и сама возьми.
– Но я не хочу, чтобы ты видел меня раздетой, – в шутку говорю я.
