– Так что?
– Ладно, – соглашаюсь я, надеясь, что не пожалею об этом.
Из вещей лишь сумка через плечо, телефон и деньги. Надобности заходить в квартиру нет, поэтому мы сразу спускаемся вниз и идем к парковке у магазина.
Трассы все еще относительно пусты. Появляются по несколько машин, но ощущение свободы никуда не девается. Андрей делает разворот через одиннадцатую станцию и едет прямо по Фонтанской Дороге. На Девятой проезжает первый трамвай. Как-то он хотел, чтобы мы покатались в такую рань на трамвае, от конечной до конечной и домой, чтобы папа не заподозрил.
Все желания теперь не больше пылинки на полу.
– Что ты делала все это время? – спрашивает Андрей, проезжая уже шестую станцию.
Она для меня особенная. Именно здесь – сидя на скамейке под мелким дождем или уже стоя в маршрутке – я влюбилась в Андрея. Не осознала до конца. Может, отрицала и не верила. Но все же влюбилась.
– Почти ничего.
Кроме того, что пыталась всеми силами тебя разлюбить.
– Стишки не писала? – продолжает допрос, поворачивая на светофоре на пятой.
– Я уже давно ничего не пишу, – вполголоса отвечаю я. – Хотя один есть. В пять слов.
– Поделишься?
– Нет, он очень глупый и про тебя.
Остатки моей гордости испарились где-то на лестничной клетке, раз я могу с ним разговаривать и рассказывать хотя бы один процент того, что со мной происходило.
– Про меня? Тогда я точно жду.
– Не очкарик, не качок – дурачок, – рассказываю я, поворачиваясь к нему лицом. – Я сразу предупреждала.
– Очень мило, по-моему.
Не верь его доброму взгляду, улыбчивому профилю, пальцам, пытающимся едва ощутимо дотронуться до твоей ладони. Этими пальцами он убирает с щетинистых щек золу – сжигает все на своем пути.
Абьюзер ведь не всегда тот человек, который систематически кричит, избивает и издевается. Все намного глубже и намного запутаннее. Он может хорошо относиться к жертве, но по итогу всегда будет возвращаться на одно и то же место – место своей ревности, контроля, агрессии, независимо ни от чего.
Не смей верить. Горечь очередного разочарования сведет тебя с ума.
– Есть еще один…
Зачем сказала?
Насладиться последними минутами с тем Андреем, которым он был совсем недавно. Пусть даже он притворяется. Воспользоваться притворством. Прочитать последние несколько строк о нем. Впервые. Раньше он не слышал то, что ему посвящается. Я стеснялась, да и сейчас стесняюсь. Но мне хочется, просто потому что больше возможности не будет.
– Прочитай.
– Пять утра. Лучи света в обитель вплетались, от предметов швыряя рваную тень.
Мне пора. Не забудь, как друг другу мечтались, как хотели общих детей.
Странно (или обидно), но на эти строки он решает не отвечать. Наверное, я тоже предпочла бы промолчать. Эти строки я написала в тот день, когда мы вместе переночевали. Не переспали, а переночевали – когда папа пришел с работы раньше нужного, а Андрей остался у меня.
Это одно из самых счастливых воспоминаний, которые у меня есть.
– Подключай свою музыку.
Он дает мне провод. Подключаю айфон и включаю последнюю песню в приложении. Она часто играла у нас, когда мы куда-то ездили. Прямо как сейчас.
– Ты моя сиюминутная[5], – подпевает Андрей, бередя остатки моих внутренних ран.
Сердце вырывается из груди и ложится ему на колени.
Нет, не доверяй, все очередная уловка. Он тебя предупреждал, сам предупреждал, что не умеет быть хорошим. Любая маска рано или поздно спадет. Я себя предупреждала – от него ждать можно многого, но больше всего ожидаема катастрофа.
– И больше нечего сказа-ать. Ты только не смотри в глаза-а. Просто иди вперед, а я пойду назад.
– А ты что делал? – внезапно спрашиваю я.
Для чего? Сама не знаю. Может, узнать, что он страдал.
Или помучить себя напоследок, сидя рядом с ним. А потом еще в больнице и дома вспоминать каждое слово и сдерживаться, сдерживаться, сдерживаться. Иногда мне кажется, что я рождена для того, чтобы сдерживать – слезы из-за смерти мамы, боль и обиду после того, что со мной сделали, любовь к Андрею, которой нет места в жизни счастливой девушки. В жизни свободной девушки.
Она может быть лишь у жертвы. Но я больше не хочу ею быть.
– Бухал и трахался с кем попало, – кратко отвечает Андрей, и я нервно сглатываю – не такое хотелось услышать.
– А, ясно. Кто бы сомневался.
– Я пошутил, чего ты? Вообще я целыми днями стрелял по бутылкам.
Хорошо, что не в людей.
– Ладно. Ты можешь делать, что захочешь, если в рамках закона. А если нет, то это твои проблемы.
– Знаешь, я все думал, что ты решила проучить меня. Наказать за мой грязный рот.
– Я не собиралась тебя наказывать.
– Но наказала. Так, что я выл от боли.
– А мне, конечно же, больно не было. Совсем.
– Я заслужил.
– И все-таки сделал то, что сделал.
Грустное сентябрьское солнце выходит из своей ночной обители, еще несколько часов точно не собираясь согревать.
– Сколько еще ехать?
– Недолго.
– В какой он больнице?
Второй мой вопрос Андрей игнорирует, только сильнее выжимает педаль, спидометр показывает сто десять, сто двадцать, сто тридцать. Больше ста километров в час по городу. Если бы был обычный дневной поток машин, мы бы уже попали в серьезную аварию.
– Андрей, сбавь скорость.
Никакой реакции.
– Мне страшно, Андрей! – в истерике кричу я.
Но он едет только быстрее.
– Остановись, черт возьми! Андрей! Андрей!
На Куликовом Поле он сбавляет скорость до ста, восьмидесяти, шестидесяти. Сворачивает направо к центру.
– Зачем ты это сделал?!
– Прости.
– В какую больницу мы едем? – сердито спрашиваю я.
Андрей достает сигареты из кармана штанов и, будто намеренно игнорируя меня, закуривает. Всего за месяц я совсем отвыкла от запаха табака.
– Андрей?
Машина останавливается возле бордюра. Улицу уже не разберу.
– Андрей? – повторяю я.
– Скажи мне, – просит он, абсолютно игнорируя мои вопросы.
– Что сказать?
– Ты разлюбила меня?
Надо резко сказать «да», чтобы закончить эти нездоровые отношения раз и навсегда. Для него это будет лучшим наказанием, разве нет? Или лучше, чтобы он знал, что собственноручно испортил все? Что я люблю его, но даже моя любовь не сможет больше повернуть к нему лицом?
