Рингтон телефона мешает нам закончить. Андрей достает из кармана мобильник – но не свой, а какой-то старый кнопочный, берет трубку, поднимается и отходить чуть подальше. Прислушиваюсь, что кажется мне абсолютно бессмысленным: я банально не могу понять, о чем речь.
– Да, тачку бросил ровно по твоим координатам, между тех гаражей, не мог отписать раньше. Да нихера они не сделают, им каждый дом в городе придется прочесать, чтобы найти нас. Да знаю я закон изнутри, я был его частью – полиция отказывает в детализации звонков, это делается только через суд и только если будет возбуждено уголовное дело. Да я знаю, что папа бывший политик, даже если нынешний президент, пускай возбуждают, насрать, эти дауны даже по последней активности ни черта не пробьют. Нет ни единого шанса, невозможно. Не беспокойся, Рамиль. И днем особо не светись. Так, на всякий случай. А завтра ночью я тебя жду. До связи.
– Что вы собираетесь делать? – с опаской спрашиваю я.
– Ничего.
– Ты же врешь. Ты все врешь. Что ты собираешься сделать со мной?
Андрей присаживается на корточки и начинает разбирать пакет с продуктами. Кладет рядом со мной багет, завернутый в два бумажных пакетика, чтобы не сильно остыл. Какие-то банки с паштетом, колбасу, сладости, газировку, простую воду, одноразовую посуду. Понимаю, что должна хотеть есть, но аппетита нет.
– Почему он должен прийти ночью? Что ты хочешь сделать?
– Ничего, – снова повторяет он, но я знаю, я все знаю.
– Не насилуйте меня, пожалуйста. Не надо!
– Чего? Что ты говоришь? – Андрей делает такое удивленное лицо, поднимает брови, будто не понимает, о чем я.
Осень – такое хорошее время, чтобы ломать и строить. Андрей хочет только сломать. Меня. До конца.
– Пожалуйста, не делай то же самое, что и они, не надо. Прошу тебя, Андрей, пожалуйста! Почему я заслужила это? Почему они выбрали именно меня? Почему ты делаешь это со мной?
– Тихо-тихо-тихо, маленькая. У тебя какой-то приступ. Я ничего не собираюсь делать, ты же видишь.
Андрей прижимает мою голову к своей груди. Обнимает, с такой теплотой, что подвальный холод превращает в жаркий июльский день – когда все еще было прекрасно, а он сосредоточил в себе все счастье в моей жизни. Но вспомни, сейчас не июль, а эти объятия – очередная фальшь, как и все, что он делал раньше.
– Я знаю – ты смотрел видео и хотел оказаться на их месте.
– Успокойся.
– Хотел, чтобы я кричала под весом твоего тела, а не их.
– Хватит. Ты прекрасно знаешь, что это не так. Я ничего не смотрел. У меня нет этого чертового видео. Я соврал, когда сказал, что оно осталось у меня на компе. Соврал, просто чтобы… В принципе, ты знаешь, для чего. Теперь поешь. Сейчас я что-то намудрю.
В животе урчит, поэтому я сразу же беру открытую им банку паштета и начинаю есть пластмассовой ложечкой.
– Почему все самое плохое происходит со мной? – Я не знаю, к кому обращаюсь – к Андрею или кому-то еще? Может, к самой себе? Но этот вопрос остается открытым, потому ответить не сможет никто. – Почему умерла моя мама? Почему меня изнасиловали? Почему мой любимый человек делает ужасные вещи? Почему? Почему? Почему?
Почему ночь темнее всего перед рассветом, но мой рассвет не наступает уже не один год?
– Хочешь, чтобы я почувствовал себя настоящей сволочью?
– Ты и есть настоящая сволочь!
– Может быть, но не с тобой.
– Ты все делаешь ради себя одного. Ты подонок.
– Да, всю жизнь каждый человек ставил на мне клеймо подонка и ублюдка, поэтому я не отпущу тебя и компенсирую каждую твою слезу.
– Тогда позвони папе.
– Нельзя.
– Позвони, если ты хочешь хоть что-то компенсировать.
– Мы не будем ему звонить.
– Ты никогда не сможешь загладить содеянное. Я не хочу любить тебя.
Он отходит куда-то.
Я так завидую той девушке с вокзала.
Любить калеку намного проще, чем когда твой любимый делает калеками всех вокруг. Любить калеку намного проще, чем жестокого человека, погрязшего в моральных уродствах.
Я так завидую той девушке.
Андрей возвращается и поднимает меня на ноги. Достаточно пролежать день, и ноги словно атрофируются.
– Знаешь, что такое русская рулетка?
– Да, видела в сериалах.
– И что это?
– Когда в пистолете один патрон.
– А кавказская рулетка? Знаешь, что такое?
– Нет.
– Сейчас расскажу. Все то же самое, что и в русской, только наоборот. В русской рулетке в барабане есть только один патрон, а в кавказской только одного нет.
– Зачем ты мне это рассказываешь? – раздраженно спрашиваю я.
– Скажи, что не любишь меня, и тогда мы сразу же, незамедлительно сыграем в одну партию этой увлекательной игры. Только у меня не револьвер, а полностью заряженный магазин форта – здесь не надо крутить барабан и никакой интриги не будет. Я сразу скажу – мы проиграем.
Андрей прижимает меня к себе и прислоняет к себе дуло пистолета. Если выстрелит, пуля пройдет через нас обоих – сначала он, потом я. Или она просто застрянет в нем?
– Говори.
С трудом успеваю осмыслить, что сейчас происходит между нами. Чувствую, как кровь от головы отливает в ноги, а ступни врастают в пол. Холодный пот проходит по всему телу. Сердце стучит в бешеном ритме. Тяжело дышать. Ребра словно разучились двигаться, но при этом чудовищная тахикардия сжирает меня изнутри. В глазах темнеет.
Прежде, чем окончательно захлебнуться в страхе, я пытаюсь что-то ответить ему. Получается плохо. Паника не дает мне сосредоточиться.
– Если бы в машине я сказала, что разлюбила тебя? Если бы я так сказала, что-то поменялось бы?
– Нет, – коротко отвечает он. – Нет, не знаю. Я даже не рассматривал варианта, что ты можешь меня разлюбить.
– Ты правда сможешь выстрелить? – с дрожащим голосом спрашиваю я.
– Если ты скажешь это, мне лучше сдохнуть.
Мне так хочется сказать ему это глядя прямо в глаза. Так хочется сделать ему больно. Хочется, чтобы он выстрелил, и мы оба узнали, чего стоят его запугивания, его лживое слово.
В вялом бессилии я пытаюсь что-то произнести, только попытки тщетны. Слезы меня предают как всегда, они не хотят больше прятаться.
Мне хочется опозорить его, но я смею предположить, что он – обязавшийся прятаться от закона вместе со мной – сможет пойти на что угодно. Он просто псих, у которого нет стоп-крана.
– Если я не нужен тебе, то смысла больше ни в чем нет.
