Марыська остановилась так внезапно, словно с размаху налетела на невидимую стену.
Конечно, раньше мне доводилось видеть, как лицо человека стремительно теряет краски.
И на упырей с дядюшкой ходили, сельских отбивать приходилось, мара ещё та, опять же... видела её жертв, хоть и девчонкой ещё совсем была... И Ночных Рассказчиц упокаивать доводилось - самая, на мой взгляд, паскудная разновидность нежити! Ночная Рассказчица впивается в жертву намертво, не сбросить. И упокаивать приходится, к сожалению, вместе с несчастным. Правда, у того после первой же сказки, нашёптанной на ухо Рассказчицей мозги в кисель превращаются, так что это даже гуманно, но.
Всё же видеть, как в мгновение ока бледнеет румяная, здоровая с виду девушка не каждый день доводится!
В блёклых глазах Марыськи, вытаращенных на меня, плескался самый настоящий ужас! Плохой ужас, животный. Бесконтрольный. Паника угодившей в силок жертвы.
Я толком сообразить ничего не успела, как в следующий миг девушка решительно сжала губы и кулаки, и я поняла: приступа паники не будет. Но лучше б случился. Потому что теперь уж точно ничего Марыська не расскажет. Слишком боится.
Только чего? Или кого?
- Ей хуже стало, Марысь? - продолжала допытываться я.
- Не знаю я, - буркнула девушка, отводя взгляд и стало понятно окончательно: больше от Марыськи мне правды не добиться.
.Домик объявившейся в наших краях за время моего отсутствия ведуньи оказался светленьким, чистеньким, как будто только срубленным. Место ведьма выбрала не просто отличное, а идеальное. Таких мест во всем лесу раз-два и обчёлся. На аккуратной полянке, у пологого холма, наполовину скрытого деревьями и кустарником. Очень живописно, и пещеры с целебными ключами рядом. Ну да ведьма наверняка сама их чувствует, потому и место выбрала. Хорошая должно быть ведьма, сильная, - опытным взглядом определила я. И не по магическим нитям защиты - их почти не было, всё больше сигнальных, предупреждающих хозяйку о приближении незваных гостей.
Марыська удивлённо мотала головой по сторонам, что катайсхий болванчик, да глазами блымала: до жилища ведьмы мы добрались куда быстрее, чем положено. Всю дорогу я старательно заговаривала Марыське зубы и вела особыми тропами - приоткрывая и «завешивая» за нами самые непроходимые места. К счастью, Марыська ничего не заметила. Девушке было не до того.
Похлопывая по карману передника - я различила характерный звон меди - Марыська шмыгала носом и ныла, ныла, ныла... О том, как ведьма в прошлый раз погнала и в этот погонит.
- А ты не настраивайся заранее на неудачу, - изо всех сил сдерживаясь, чтобы не тюкнуть страдалицу по макушке, дабы не мучилась, я подтолкнула Марыську к приоткрытой двери, в которой колыхалась нарядная занавеска в цветочек.
Икнув, девица постучала костяшками по косяку и, шумно, чуть не нараспев поздоровавшись, вошла внутрь.
Я двинулась было за ней, но тут же натолкнулась на марыськину спину!
Сперва я подумала, что девица идти передумала, заробела, а потом, когда меня вместе с Марыськой наружу вынесло, поняла: не в ней дело. Ох, не в ней!..
Мне-то равновесие сохранить удалось, а вот Марыське повезло меньше. Будто подхваченный ветром листок девушка вдруг перевернулась через голову, и, приземлившись на пятую точку, на ней же проследовала вниз по ступеням.
Плям. Плям. Плям.
- Чтобы я тебя больше здесь не видела! - донёсся из-за занавески зычный и довольно сердитый женский голос. - Ишь, повадилась!
Я не успела толком подивиться подобному негостеприимству: поспешила успокаивать и проверять на предмет чародейского воздействия шмыгающую носом и всхлипывающую Марыську. Правда, в моём утешении не очень-то нуждались: Марыська с неприсущей ей резвостью вскочила на ноги и ринулась прочь с поляны, чуть ли не роняя башмаки.
Я же двинулась было за ней, как вдруг моим слухом завладел совершенно неприсущий непроходимой чаще звук, а именно: плач. Женский. И такой горестный, что сердце словно ледяные пальцы сжали.
Плакала не ведьма, нет. Звук раздавался не то из самого холма, прямо из-под земли, не то из чащи, по ту сторону...
- Йень, ты куда, с ума сошла? - громко зашептала сзади Марыська, когда я направилась в обход холма.
- Подожди, я сейчас.
Но дожидаться меня Марыська не стала, видимо, считала, что со мной всяко безопаснее. Впрочем, несмотря на полное отсутствие магического дара и обычные довольно-таки, даже скромные умственные способности, я давно приметила, что интуиция у Марыськи работает, как надо. Впрочем, у многих селян так.
Девушка инстинктивно повторяла траекторию моего передвижения, двигаясь вдоль кромки леса. Приближаться к дому ведьмы ближе остерегалась. Зато стоило мне обогнуть холм с другой стороны, Марыська была уже тут как тут.
- Смотри, вход в пещеру!
- Где? - заблымала рыбьими глазами девушка и я спохватилась.
Ну конечно, как ей увидеть-то...
Вон ветки сплетены специальным узлом, для отвода глаз.
Не отвечая, я согнулась в три погибели и, отведя ветки в сторону, вошла в лаз. Марыська -за мной.
Плач тут же стал громче, жалобнее. Вместе с плачем до нас доносились стоны и покряхтывание, словно кто-то пытался оторвать от земли непомерную тяжесть, а никак.
Честно - я всего ожидала, вплоть до того, что ведьма из дома с занавесками в цветочек держит в пещере пленников, не понятно на кой ляд ей понадобившихся, но. только не того, что мы с Марыськой увидели, стоило пробраться по тоннелю вперёд.
Не трёх дряхлых, беспомощных старух.
Старух с подозрительно знакомыми глазами.
Глава 30
Три старухи подслеповато щурились на нас и жались друг к дружке на сваленных в кучу травяных тюфяках, перехваченных бечёвкой на скорую руку, даже без наматрацников. Нахмурившись, я потянула носом: к приторному запаху дряхлого, больного тела примешивались иные ароматы, травяные: свежие, горьковатые, освежающие.
Только принюхавшись, как следует, поняла, что тюфяки набиты не соломой, как положено, а целебными травами, - причём таким запасом можно всю зиму целую вёску пользовать. Приглядевшись, обнаружила, что и свалены лежанки не как попало, в кучу, а расположены в обведённым толчёной ракушкой круге, в ореоле мерцающих защитных рун. Более того: два целебных ключа огибают странное лежбище с двух сторон.
На высохших старушечьих грудях покоятся гирлянды из трав, которые вянут прямо на глазах, как если бы время вдруг ускорилось в десятки раз...
Рядом валяются миски и ложки, самые простые, деревянные, с остатками пищи.
С ужасом я узнала в одной из старух Ганету: ту самую Ганету из Стужьей, которую помню молодой девушкой, и которую, к своему позору, не признала в облике шестидесятилетней . Сгорбленная, с жидкими седыми волосами и трясущейся головой, Ганета смотрела прямо мне в глаза и выла.
