Зациклилась сама на этих деньгах проклятых, торчу непонятно где, на ручки латуневые дышу, как дура, точно нечем занять себя больше, да сердце своё глупое рву, глядя, как любимый другую обнимает! А тут... А пока меня нет... помощники всякие выискиваются, которые ведут себя, как хозяева!!
Наверное, что-то такое отразилось на моём лице, потому что Олаф вдруг побледнел, лоб нахмурил, губы сжал плотно, но я заметила, успела заметить, что прежде, чем на лице кузнеца застыла непроницаемая маска, губы его прежде дрогнули.
- Да разве я за побрякушку эту, Йен? - всю самоуверенность с Олафа как корова языком слизала. - Да я. для. вас. Да. ты. вы для меня. всё!
Он рванул было белый кругляшок с груди, но я поспешно накрыла его руку своей ладонью.
- Не надо, пожалуйста! Правда, правда, Олаф, не надо. Прости, я уставшая, как цирковая лошадь, на всех кидаюсь. Если ты откажешься от подарка, дядя мне не простит. И тогда я загрызу себя изнутри окончательно.
Лоб кузнеца оставался всё таким же хмурым, но руку от медальона парень убрал.
- Окончательно не надо, - буркнул он, хотя видно было: кузнец всё ещё на меня обижен.
Не дыша, спрятала медальон снова ему за пазуху и с запозданием поняла, что этого делать не стоило. Кажется, весь запас моей умственной деятельности ушёл на разгадывание зловещих тайн, и больше на сегодня ничего не осталось. Потому что на меня-то чары амулета сразу действовать перестали, то есть я их воздействие осознавала и «опасности» как ни бывало.
А вот Олафу я правда нравилась.
Даже без всяких «привлекалок».
Даже под «серой» личиной.
Дыхание парня потяжелело, глаза блеснули. Но взгляд он тут же отвёл, вид у него был такой, словно вот-вот уйдёт. И не вернётся уже никогда.
- Взваром напоишь? - спросила я робко.
- Ты - хозяйка, - начал было Олаф и вдруг спросил уже другим голосом: - Сильно устала?
- Адски, - не стала преуменьшать я.
- Ну что с тобой делать, - притворно вздохнул он. - Напою, я очень добрый. И пирог с зайчатиной должен был как раз дойти.
Глава 36
Наскоро попрощалась c Олафом, в который раз расцеловала и потормошила мелких, и, выскочив из дому, с наслаждением обернулась рысью.
Дядюшку я услышала заранее, как всегда.
В нескольких верстах от нас Котя учуяла моё присутствие и дала знак дядюшке. Когда я добралась до них, ведун закончил пить воду из ручья и остатки вылил себе на волосы.
- Дядя! - я с размаху обняла самого родного мне человека.
- И я рад тебе, девочка. Ну-ка, садись. Что за беда у тебя приключилась?
Почувствовав себя маленькой девочкой, я уселась рядом под пристальным взглядом дядюшки.
- Беда? - тихо повторила я, вспомнив три старушечьих лица, покрытых пергаментной кожей. - У меня?
- А то? Чего сердитая такая, дочка?
Привычно растрогавшись от его редкого «дочка», я отмахнулась.
- Да из-за Олафа рассердилась...
- Из-за Олафа? - сделал невинные глаза дядюшка. - А Олаф-то тебе чем не угодил?
- В том-то и дело, что угодил, дядюшка, - вздохнула я. - Тебе угодил. Ивасику с Солькой. Даже четырёхлапые на его стороне. И от этого мне только хуже. Такое ощущение, знаешь, что вы все против меня. объединились.
Голос у меня дрогнул.
- Так не люб, Йен? - тихо спросил дядюшка.
Разрываемая изнутри совершенно неведомыми прежде эмоциями - взрывными, нелогичными, противоречивыми до безобразия, - я помотала головой и с неожиданностью для себя разрыдалась.
Дядя как будто только того и ждал.
Хмыкнул, ничуть не удивившись, затем обнял меня за плечи, привлекая к себе и стал баюкать, как маленькую.
- Ну и дурёха же ты, девочка, - проскрипел дядюшка. - Это ж надо, придумать такое. Что Олаф нам важнее тебя.
- А разве не так? - всхлипнула я, понимая, что несу чушь, но от меня это уже не зависело. Как говорится, меня «несло». - Ещё и «привлекалка» эта. ик!
Нежно усмехнувшись, дядюшка поцеловал меня в макушку. В груди сразу потеплело, защемило от нежности и совсем чуть-чуть от стыда за свою детскую истерику. Вот так колесишь вдали от дома, мнишь себя взрослой, умной, самостоятельной, а так хочется, чтоб как в детстве - к дяде на колени - и чтоб все беды сразу... р-раз!.. и тоже детскими стали...
Потёрлась щекой о тёплое плечо, вдохнула родной запах. И тотчас, как в детстве, почудилось, что всё будет хорошо. Всё как-то самой собой решится, и решится правильно и остроумно, потому как иначе вовсе и быть не может!
- Так платить ему чем-то надо? - продолжал дядя начатый разговор. - Ты крышу видела? А сарай? А загон.
- Всё я видела, - признала я, успокаиваясь.
- Помогает он мне, Йенни, - тихо сказал дядюшка. - Я же всё-таки не вечен, дочка.
Я вытерла остатки набежавшей на глаза влаги и подняла взгляд на дядюшку.
- Мы поставим тебя на ноги, - пообещала я. - Я скоро найду эти проклятые врата, которые ей так нужны. Ты будешь прежним.
И. впервые дядюшка мне не возразил.
А я не знаю, что напугало меня больше - эта его молчаливая покорность или то, что дважды назвал меня «дочкой», без повода, то есть не тогда, когда я в звериной личине и отнюдь не тогда, когда мне грозила смертельная опасность.
Но дядюшка не был бы самим собой, если бы на этом «шоковая терапия» прекратилась.
- Я не хотел дурного, девочка. Давить на тебя не хотел. Просто недоброе слышу в твоей тяге к лорду из Драконьего Гнезда. Я так понял, у тебя природа какая-то особенная, навроде потребности - отдавать. Только, сдаётся мне, что этот - возьмёт, так возьмёт, девочка. Пусть я утратил связь с Вещуньей, но беду я чую. И беда в замке ждёт. Ведь не твой он. Не твой, Йенни.
Пока дядюшка говорил, у меня внутри всё леденело.
Не потому, что слова дядюшки ранили. А потому, что ранили они, будучи правдой.
Не мой.
И если ещё вчера в ответ на эти слава я бы вспылила: «И не её! Она вся амулетами увешана, что та ёлка на Новый Круг!», то теперь нечего было и думать о том, чтобы возразить.
Ведунья ясно дала понять: чары на лорда Эйнара Сварта не действуют. Никакие.
- Дядюшка, - пропела я лисичкиным голоском. - А тебе ведунья Маланка кланяться велела. О долге напоминала каком-то. Что-то мне сдаётся, что встречу она с тобой искала, да и сейчас ищет. А ты не пускаешь. Дядюшка, а она кто?
Клянусь, я впервые в жизни видела, как щёки старого ведуна тронул румянец!
А ещё дядюшка отвёл взгляд!
Глава 37
- Ах, Йеннифер, глаза, глаза... Что у неё были за глаза...
