— Невежа и грубиян! — сообщила она мне прямо с порога, не стесняясь какой-то графской бабы, возившейся с цветами в двух шагах. — Я так и сказала: за те слова, что вы, ваше сиятельство, мне наговорили, отец Петр вас при всей вашей дворне заставит в храме поклоны челом бить.
— Хулу на слуг Преблагого и самого Премудрейшего возносит, — прибавила я. Баба испуганно вздрогнула, совсем скрючилась над цветами. Сестра Феврония нахмурила идеальные брови, внимательно посмотрела на меня, и в тот момент я поняла, что нашла себе подругу и единомышленницу.
Сестра кивнула мне многозначительно, и мы, не говоря друг другу ни слова, пошли к повозке, как заговорщицы. Сестра уселась на деревянную приступочку для возницы, я пристроилась рядом, и мы поехали. Никто нас не окликнул.
— В храм, сестра? — спросила я.
— Теперь да, — довольно отозвалась она. — Добраться бы засветло да отца Петра до службы вечерней обрадовать.
— Колокольня будет?
— «Кто слово, данное церкви, не блюдет, тот слово, данное Премудрейшему, не держит», — процитировала Феврония, видимо, священное писание. — Покаяние телесное и откуп денежный.
А церковь в этом мире свободно накладывала штрафы, которые к тому же невозможно было оспорить и невозможно попытаться не заплатить. Сестра явилась к графу как судебный пристав или налоговый инспектор. И у меня мелькнула мысль — вот мои союзники. Слуги Преблагого. У нас с ними, похоже, одна и та же цель — неизвестно пока, насколько праведная, но и противники мои — не образец благородства. Шантажисты, вымогатели, шулеры — я сильно сомневалась, что граф полагается лишь на удачу за карточным столом.
Феврония — купеческая дочь, подумала я, глядя на ее довольное лицо. Ее с младых лет готовили к тому, чтобы занять при необходимости место отца, брата, мужа. И пусть ей не слишком нравилась та стезя, какую ей назначила судьба по факту рождения, она точно знала ответы на многие из вопросов, которые роились встревоженными пчелами в моей голове.
У меня нет поверенного — и не надо. У меня уже есть человек, который лучше кого бы то ни было разбирается в том, что меня так беспокоит.
Глава четырнадцатая
Я ни о чем не спрашивала. Сестра Феврония болтала сама — рассказывала о детстве, о большой купеческой семье, о шумных родственниках, богатых многолюдных свадьбах, о жизни в монастыре — точнее, сейчас она жила не в монастыре, а в храме, но ведала финансами, как я поняла, нескольких церквей и пары монастырей. Огромная работа и невероятная нагрузка — вести все дела в одиночку, но Феврония справлялась и не жаловалась. Я позавидовала ей — человек нашел себя, делает то, что ему нравится, применяя знания и умения, впитанные с молоком матери, принося пользу людям и периодически напоминая им, что есть в этом мире высшие силы и высшая власть.
Когда мы объезжали болото, Феврония заговорила о своей мечте.
— Построить бы школу, Елизавета Григорьевна… Учить детей грамоте, а еще у нас иконописец есть, старец Влас, вот бы ему учеников!
Решение пришло мгновенно.
— Я выстрою вам школу, сестра. Сколько денег на это нужно?
Пока что — шкура неубитого медведя. Сколько мне привезут Лука и Авдотья? Но это неважно, это не просто вложения — это договор о союзничестве. Мы с Февронией уже дали друг другу понять, что мыслим в одном направлении, что мы на одной стороне, и какую бы сумму она не назвала, оно того стоит.
— Тысячи три, не больше, остальное мы наберем. Людей бы!
— Я дам вам людей.
Отправить Егора на строительство школы — вот оптимальное из решений. И остальных мужиков, хотя бы на полдня, пусть работают. Не то чтобы крестьяне у меня были непрерывно заняты делом, наоборот, большую часть дня они скорее спали или слонялись. Три тысячи грошей — и семь тысяч оставшихся на мельницу. Граф вылетел из числа кандидатов на совместное ведение бизнеса, как минимум у меня оставался еще тот сосед, который зарился на мою Степаниду.
— Премудрейший да не оставит вас, Елизавета Григорьевна, за милосердие ваше! — Феврония не удивилась. Точно запомнила мое обещание, но, в отличие от графа, я не собиралась разбрасываться словами и заставлять ее напоминать о себе.
Почему граф так не любит служителей Преблагого?
— Как вернутся мои люди из города, пришлю вам и денег, и людей.
Это будет хорошее вложение, стоящая инвестиция. И тогда я смогу подобраться к грамотной и знающей сестре поближе, возможно, мне удастся подружиться с ней так, чтобы она помогла мне разобраться, что творится с моим имением. На настоящего поверенного денег у меня нет и — я это знала превосходно — не всякий специалист хорош исключительно в своем деле. Многие асы, и это было их огромным минусом, сознательно затягивали все таким образом, чтобы клиент, конечно, в итоге остался в плюсе, но в услугах нуждался долго, еще очень долго… «Зачем же ты, сынок, так быстро выиграл это дело? Я за счет этого джентльмена оплатил колледж и тебе, и твоему брату…»
Мне было нечем платить, и времени у меня не было.
— Как полагаете, сестра, смогу я поговорить с отцом Петром?
— А чего же нет? Двери дома наместника нашего всегда открыты!
Это очень хорошо… У графа я пробыла недолго, но дорога отняла много времени, и солнце уже перевалило зенит, близился вечер. Крестьяне тянулись с полей к домам, прачки несли корзины с бельем, скоро уже и пастух погонит скотину. Потом, наверное, зазвонит церковный колокол, и если не отходить далеко от храма, я услышу пение. Здесь ведь поют?..
Сестра может оказаться отличным информатором по всей ситуации, подумала я, провожая взглядом сгорбленные крестьянские спины. Она много общается с людьми и слышит их ропот. Да, ей достаются эмоции, а не факты, но кто знает?..
— Неприятный человек граф, — покачала головой я. Сестра тем временем говорила что-то про странноприимный дом и захлопала глазами: никакой связи между моей репликой и ее рассказом, конечно, не было. Но она была эмпатична, и еще: может быть, неприязнь между графом и церковью была не только с его стороны, подобные чувства нередко обоюдны и даже монахам не чужды.
— Скверна в людях, — кивнула сестра Феврония. — Грехам несть числа, покаяния нет.
Звучало не очень человеколюбиво; но я столько встречала в своей жизни священнослужителей и монахов, искренне делающих добро во имя любви к богу и людям без жажды одобрения и восхваления. Для них церковная жизнь и следование заповедям было естественно, как есть и пить. Обвинять сестру в отсутствии милосердия к тем, кто в нем не нуждается, у меня язык бы не повернулся.
— Да что, Елизавета Григорьевна, перед вами таиться: мерзкий человечишко, игрок, кутила, горький пьяница, да простит мне Преблагой речи такие, но похуже вашего братца будет. За тем хоть греха смертоубийства нет.
— Граф избивает крестьян?
Сестра махнула рукой.
