Да и у меня и так уже ничего нет… как считает кто-то, кто поджег дом. Это поджог или случайность? Пока я мучилась с документами, стараясь не сорваться в истерику, вернулся Никитка, держа в обеих руках связку — другого слова я от стресса не подобрала — кур за лапы, вниз головами. Тупые птицы слабо трепыхались и дергали подслеповатыми бошками, не понимая, что им только что спасли жизнь — не то чтобы после этого долгую.
Отблески пламени пробились в кухню и начали поздний пир мародера.
— Кузьма! — заорала я, прижимая к груди и бумаги, и порванную рубаху. Он меня сможет услышать? Там, где пламя, должно быть, невыносимый гул. Разбилось окно в зале, полетели на улицу один за другим наскоро связанные мешки, и крестьяне — Анна, Никитка, Федот, еще кто-то — кинулись их подбирать и оттаскивать.
Не можешь помочь — не мешай.
— А ну, оттащите это все дальше и сложите! — прикрикнула я на тех, кто стоял и глазел на горящий дом. Явно не только мои люди, но не переломятся, раз пришли. — Степка, а ну встала! Высеку! Кузьма! Кузьма! Выбирайся оттуда! Хватит! Хва-ати-и-т!
Крыло, где начался пожар, уже полыхало и гудело, как растревоженный улей, но барская часть дома была не тронута. Я догадалась, что Кузьма закрыл дверь, ведущую в зал, и отсек огонь, задержал его, но это все ненадолго.
— Кузьма-а-а!
Он кивнул мне в окне и снова исчез.
— Но-о, барышня, — остановила меня Анна, — Кузьма знает. Почитай, сколько раз горело-то все? А, так вы не припомните, вы еще от такусенька были, — она показала рост чуть выше собственного колена, — когда конюшня барская горела. Кузьма что? Коней вывел, коляску вывез, Макарку-конюха и то вывел, а барин его потом, никчемного, до смерти засек.
— Кого? — пролепетала я, не сводя взгляд с темного оконного проема с разбитыми стеклами. Пока — темного. Сколько еще выдержит дверь?
— Так Макарку, — несколько удивленно ответила Анна. Ну ясно, что не Кузьму… — А кто пьяный конюшню спалил? Не лошадь же? Да и невелика потеря. О, а ну, ну, ну, шевелитесь, дурни квелые! А ты куда? — Она схватила Никитку за шиворот рубахи. — А стой! Вона, добро барское стереги! Да брось курей-то!
Лука, если женился по собственной воле, а не по указке барина, и тут не прогадал. Анна превосходно заменяла мужа в его отсутствие. Да, у нее была тяжелая рука, что тут же испытала на себе Степанида, неуклюже подвернувшаяся Федоту под ноги, отчего тот чуть не упал. Кузьма выкинул последний мешок и кулем вывалился из окна. За ним поползли первые клубы дыма.
— Все, барышня, за прочим уже идти не можно, — покачал он головой, подходя ко мне ближе, — людей погубим. Что мог, то спас.
Я, плюнув на вываливающиеся бумаги, в два шага подскочила к Кузьме и порывисто обняла. От него несло потом и дымом, и, конечно, он застыл, не зная, как реагировать на подобный порыв.
— Спасибо, Кузьма. Я этого не забуду.
Кузьма растроганно крякнул. Может, утренняя трапеза Луки так подействовала на него, но, возможно, он просто сделал то, что делал уже не раз, не помышляя ни о какой благодарности.
Стоять возле дома стало невозможно. Крестьяне оттаскивали скарб дальше, Анна заругалась на Никитку, велела ему подобрать мои выпавшие бумаги и держать их крепко, а то побьет. Выпущенные на свободу угоревшие куры издевательски хохотали где-то в темноте и бурно обсуждали происшествие, в зале металось пламя, и я смотрела на погибающее родное гнездо без всякого сожаления.
— Поджог то, — уверенно сказала Анна. — Али нет, Кузьма?
Кузьма кивнул.
— Откуда знаешь? — тут же повернулась к нему я, но вместо него ответила Анна:
— Так бы кухня занялась, барышня, али печь. А то кладовая. И масло там разлито.
Кухня или кладовая… Я закрутила головой. Кузьма спал на полатях возле двери комнатки, где была закрыта Татьяна?..
— Кузьма? Ты где спал, окаянный? Где Татьяна?
Я не видела ее ни в доме, ни среди собравшейся толпы, а людей уже набежало много. И я не знала, то ли в самом деле не было смысла пытаться тушить отдельно стоящее строение — хотя я бы и не позволила, то ли крестьяне не хотели рисковать собой ради барского дома.
— Где Татьяна? — голос мой сорвался на визг, Анна предусмотрительно от меня отступила.
— Почем знаю? — буркнул Кузьма. — Я-то к себе пошел, душно больно там было. Полати так у двери и оставил, не вышла бы она. Они тяжелые.
— Так она и не вышла?..
Я смотрела на крохотное окно. Язык пламени из него давно поднялся до крыши. И я вспоминала, что не было никакой скамейки — полатей — возле этой двери, иначе мы все бы на нее налетели.
— Кузьма? — прохрипела я от беспомощности. Что теперь делать?
— Сбежала она, черная, и дом подожгла, — уверенно ответила Анна. — Кто еще? Я-то сама двери на засов заперла. Снаружи никто не вошел бы.
Я закусила губу. И продукты пропадали так, что никто не видел. И влезть в окно, да и выйти, войти через черный ход любой мог. Самоотверженность Кузьмы — попытка прикрыть его же оплошность, а Анна, конечно, будет сейчас на его стороне. Но полатей же не было возле двери? Куда они делись?
Крестьяне, мои и пришлые, скучковались, бубнили что-то, наверное, не понимая, что я так спокойно стою. Гнездо родовое горит, ухмыльнулась я, вгоняя крестьян в ступор еще пуще, но что с него? Пожалуй, что рановато, но и после лучшим способом снести этот дом было бы именно пламя. А Павла Юрьевича, подумала я, хватил бы удар, не собери он прежде свои картины. И мне бы после пенял, что не уберегла копии давно почивших предков.
С грохотом рухнула крыша над кухней, и в этот момент мимо меня кто-то молнией пронесся прямо к двери и исчез в дыму и огне.
— Стой! — заорала Анна, Кузьма бросился было следом за неведомым мне сумасшедшим, но Анна повисла на нем. — И ты стой! Ополоумел? Мало барышне одного потерять?
Напомнила ему, что он собственность. Кузьма поник, опустил плечи, и вряд ли из-за того, что осознал всю печаль своего положения.
— Кто это был? — крикнула я. Пламя теперь гудело так, что расслышать саму себя было сложно. Я легонько толкнула Никитку в сторону, подальше от огня; с воем в горящий дверной проем полетела и Степанида.
— Сто-о-о-ой! — Анна, всплеснув руками, бросилась за ней, но она явно не успевала. Я уже поняла, кто вбежал в горящий дом — кто еще заставит Степаниду кинуться на верную смерть, — не знала только зачем, и я стояла чересчур далеко, чтобы предпринять что-то, но все же — как я недооценивала крестьян. Степаниде, путающейся в рубахе, оставались какие-то пара метров до гибели, и прямо под ноги ей прилетело что-то тяжелое, сбив наземь. Степанида грохнулась, растянувшись возле крыльца, отлетевшая с крыши головешка упала ей на рубаху, пустив прыткое пламя. Федот и Кузьма подбежали к ней, потащили прочь за ноги, одновременно сбивая огонь, и Степанида привычно выла. Не от страха, не от боли, похоже, отсутствие в этом мире и времени такой науки, как психиатрия, сказывалось на каждом втором…
