За Анну и мальчонку я была спокойна. Здесь они были под защитой, если кто-то и мог противостоять злу, то это люди, наделенные невозможно могущественным даром от самого Премудрейшего.
Мне тоже дали охрану: монаха ростом под два метра, с бицепсами толщиной с мое бедро и с добрейшим лицом. Звали его брат Афанасий, и он был огромным поклонником лошадей. Вероятно, поговорить на любимую тему ему было не с кем, и, пока мы ехали, я наслушалась таких интересных подробностей — если бы еще я их запомнила, — но отметила себе: лошадь стоит дорого, но не настолько, чтобы этим разумно было пренебречь. На будущее я запомнила и брата Афанасия, и его увлечение, и то, что разведение лошадей может оказаться прибыльным делом. Если церковь тут имеет определенные налоговые льготы, ведь по идее она должна их иметь, церковь независима, а значит, находится на самообеспечении…
— Вам бы, брат, испросить у отца-наместника послушание, — не выдержала я. — Заниматься лошадьми, полагаю, и для храма выгодно?
— Выгодно, Елизавета Григорьевна, матушка, да вот только пастбищ у нас нет, — вздохнул Афанасий и причмокнул лошадушке.
— А у кого есть? — Я глазела по сторонам. Поля, поля непаханые… Мне казалось, что лошади могли пастись где угодно, но что я знала о лошадях? — Здесь кто-нибудь занимается коневодством?
— У Павла Юрьевича пастбища вольные, да сам он не лошадник, а за земли столько запросит, что церковные льготы того не покроют. Ваши земли хорошие, да отданы графу, а у графа… — Вот если бы рядом со мной сидел не монах, я бы сказала, что он негодующе плюнул, но святому человеку сие никак не подобало. — Мерзкий он человечишко, да простит меня Преблагой за хулу на творение его…
Брат Афанасий забормотал что-то покаянное, а я подумала, что стоит пересмотреть условия договора аренды. И платежи, у меня нет подтвержденных платежей, граф понадеялся на мою жадность. Сестра Феврония — вот кто мне нужен, и у нашей церкви с помещицей Нелидовой все больше и больше общих интересов. Да, и здесь я рискую остаться обманутой, никто гарантий мне не дает, но если искать союзников, то среди тех, кто обладает большим авторитетом, чем прочие. Меньшее зло — выход в моей безвыходной ситуации.
Впрочем, до коней было еще далеко. Мы подъезжали к моему бывшему дому, и я чуяла свежую гарь и видела почерневший, пугающий остов. Провалы окон, обвалившаяся крыша, дом был словно продавленная обувная коробка — и чья-то могила. Вокруг дома ходили крестьяне — не мои, пришлые, и что-то собирали в кучи под присмотром Федота. Рассмотрела я и фигуру урядника, а вот Кузьмы нигде не было видно. Я вспомнила, в каком состоянии был сам Евгений Дмитриевич после того, как применил магию золотой ленты, и догадывалась, что Кузьме пришлось тоже несладко.
— Преблагой хранит вас, Елизавета Григорьевна, — покачал головой урядник, подавая мне руку, чтобы помочь спуститься с повозки. Брат Афанасий остался сидеть. — Как вы… Не иначе как чудом спаслись.
— Да что, — проворчал Федот, оглядываясь, — там, барин, и Анна проснулась, а то и Кузьма? Как оно полыхнуло-то враз!
Я раздраженно махнула на него рукой и повернулась к Евгению Дмитриевичу. Нет, на первый взгляд он был достаточно бодр, но поспешных выводов я в тот момент не делала.
— Что Кузьма? — спросила я надтреснутым голосом. — Неужто виновен?
Я была готова ко всему. К поджогу, к убийству. Сколько людей уже обернулись не теми, кем мне казались? Главное: зачем, почему? Какой в этом всем смысл? Я не сомневалась ни на секунду, что крестьяне в это время — да, наверное, вплоть до начала двадцатого века, если брать за исходную точку мою прежнюю реальность — прекрасно знали, как убрать лишнего человека, не вызывая ни у кого подозрений. Подушка, плотная ткань, и следов никаких, почти никаких, кто сообразит, как искать и на что обратить внимание, когда криминалистика не то что в зародыше — ее не существует? Так сложно, запутано: нож, а затем поджог. У Кузьмы имелась куртка…
— Пойдем, — я кивнула на обгорелые останки дома. — Расскажете мне, покажете. Я хочу знать. — И, не дожидаясь, пока урядник очухается, быстро пошла к крыльцу. Евгений Дмитриевич нагнал меня и крепко схватил за локоть.
— Вы с ума сошли! — воскликнул он. — Елизавета Григорьевна, там опасно!
Опасно?.. Я, прищурившись, всматривалась в тронутый пламенем камень. Пожалуй, и много ли я смогу увидеть и понять?
— Дом прогорел, даже дыма не видно, — возразила я. — Вы выяснили, где был очаг возгорания?
Слова сорвались с языка раньше, чем разум отчаянно завопил «тревога!», и было поздно и крайне неосмотрительно закрывать рот ладонью, но рука моя все-таки дернулась. Все те же лекции инспекторов пожарной охраны, как же они въелись в память, а ведь казалось, что я слушала их вполуха и не запомнила ни черта.
— Евгений Дмитриевич?.. — оплошала, так сделать вид, что так и задумано, что я умна, и мало ли, где я могла нахвататься таких выражений; я мягко, но настойчиво освободила руку и сделала еще один шаг. — Что с Татьяной, что вы смогли… — Осторожнее сейчас. Не проговориться снова. — Узнать о ее смерти?
Началась борьба двух упрямцев.
— Все же не стоит туда идти, — урядник опять придержал меня, но уже не так резко, как в первый раз. — Поверьте, все только выглядит… устойчиво.
— Оно так, — подал голос Федот. — Вон Семка-хромой побег руку лечить, доской прибило.
Я кивнула, хотя понятия не имела, кто это — Семка. У меня не было никакого Семена, это я знала точно. Возможно, кто-то из вольных крестьян, живущих неподалеку.
— Вам, барышня, туда идти нельзя, — продолжал Федот. — А оно занялось — вона, за кухней…
Да, вспомнила я, кладовая и разлитое масло. Кто это сделал? Кузьма? Зачем?
— Кузьма? — спросила я и закусила губу. Он убил Татьяну, он поджег дом… — Где он?
Урядник глядел куда-то в сторону, и, проследив за его взглядом, я поняла: он смотрит на каморку, где убили Татьяну. Но там не может быть никаких улик. Каморки нет, как смогли найти тело, и какие улики в это проклятое время? «Слово и дело» и золотая лента — и все.
— Кузьму вашего и… тело я отправил в город, — проговорил Евгений Дмитриевич. — Мне несказанно жаль, — вздохнул он с запоздалым соболезнованием, но я замахала руками.
— Жаль дома? Жаль мою крестьянку? — урядник хлопал глазами, и я поторопилась объяснить: — Не знаю, долго бы я прожила с ней под одной крышей. На что ее еще толкнул бы страх? На нож — на этот раз в моем теле?
Я решилась и сошла с крыльца. Все, что я увижу — а что я увижу? — я не смогу истолковать. Я не следователь, не инспектор пожарной охраны, не эксперт-криминалист. Не чурающийся мелкого шантажа недоучка-доктор выяснит намного больше, чем скажу уряднику я. Я шла, внимательно глядя, куда наступаю, и под монашескими мягкими туфлями с тихим хрустом превращалась в труху моя прежняя жизнь. Даже трава была покрыта пеплом и усыпана мелкими сгоревшими щепами.
— Я после допрошу Кузьму, — нагнал меня Евгений Дмитриевич. — Не то чтобы я верил в то, что он убил вашу бабу и поджег дом, но…
