– Забуду ли я? – рассмеялся он. – Ты не понимаешь, о чем говоришь. Иди. Прямо сейчас. Только без перерыва! И не смей оставаться там дольше тридцати минут!
«Уж не ревнует ли он меня к самому себе?» – мелькнуло у меня в голове, и я прошептала:
– Я все сделаю именно так, как ты считаешь нужным. Но я не могу не сказать тебе на прощание…
Он остановил меня жестом:
– Не нужно. Мы увидимся вечером и поговорим. Сколько ты еще будешь здесь?
Я посмотрела на часы:
– Минуту.
– Тогда в любом случае до встречи.
* * *
Оказавшись на полу в 2010 году, я стала трясти все-таки заснувшего Натаныча:
– Эй, эй! Очнись! Труба зовет!
– Что такое?! – Он резко сел и потер небритую физиономию. – Что он тебе сказал?
Я показала ему лист бумаги:
– Отправляй меня на дачу в этот день и час. Немедленно!
– Ты с ума сошла! – замахал он руками. – Это иная реальность! Там может быть что угодно: землянка, воронка, лагерь… Там вообще может ничего не быть!
– Натаныч!!! Приди в себя! – Я схватила его за руку. – А как иначе? Нам все равно предстоит рисковать. Мы же договаривались. Доставай свою чудо-пластину, программируй события и запускай!
Он покряхтел, побормотал еще пару слов о высокой вероятности провала и после десятиминутной работы переподсоединил электроды и сказал:
– Полчаса! Не больше!
– Вы с ним мыслите на удивление синхронно! – рассмеялась я. – Ну все. Хватит тянуть. Нажимай уже кнопку, а то сил нет никаких. Хочу знать, что он там приготовил для самого себя.
Натаныч хмыкнул, ткнул Enter, и я испарилась.
Как и прежде, я очутилась на полу возле подоконника. За окном был солнечный день, поэтому спальня была хорошо освещена. Кроме меня, в ней никого не было. При этом отчетливо чувствовалось, что на кровати уже давно никто не спал, да и вообще если кто и появлялся в этой комнате, то лишь для того, чтобы вытереть пыль.
«Уж не умер ли он?» – испугалась я и, быстро вскочив на ноги, пошла на поиски. Оказалось, что за годы моего отсутствия на даче провели перепланировку. Мне было трудно предположить, куда именно надо идти, поэтому я осторожно открыла первую попавшуюся дверь и увидела Сталина. Он сидел на диване и курил. Меня поразило, насколько сильно он постарел. Когда я вошла, он посмотрел на меня и улыбнулся:
– Ты, как всегда, вовремя. И, как всегда, молода и прекрасна.
Я бросилась к нему, села рядом и сказала:
– У меня так мало времени. Всего полчаса. Ты помнишь? Помнишь, что запретил мне быть здесь хотя бы на минуту дольше?
– И ты, конечно же, не решилась меня обмануть, – усмехнулся он. – Сколько прошло для тебя после нашего последнего разговора в 1937 году?
– Примерно пятнадцать минут.
– Да. А для меня целая жизнь. Ну что ж… – Он встал и подошел к столу. – Отдай это тому преисполненному иллюзий счастливцу, который ждет тебя в тридцать седьмом году. И передай, чтобы почаще говорил тебе о своих чувствах. – Он протянул мне толстый бежевый конверт, в котором, судя по всему, лежала пачка каких-то бумаг. – Ты, наверное, хочешь спросить о войне?
– Неужели она все-таки была?
Он тяжело опустился на диван.
– Да. Как ты и предсказывала, 22 июня 1941 года. И знаешь, действительно в семь часов утра.
– И ты ее не предотвратил? – Я расстроенно прижала к себе конверт. – Но почему?
– В чем-то просчитался. Сделал несколько неверных ходов. Впрочем… Что теперь рассуждать. Советский народ победил. Страна восстанавливается. Фашизм разгромлен.
– И был весь этот ужас? Эти невероятные потери? Разрушенные города?
– Нет. Что-то из того, о чем ты говорила, я принял к сведению. И поэтому многое сложилось иначе.
– Битва под Москвой была?
– Нет.
– А блокада Ленинграда?
– Нет.
– А Сталинград?
– Они до него не дошли. Если хочешь, посмотри, там лежит карта. На ней отмечена линия фронта. Это переломный момент в начале 1943 года.
Я быстро встала и, подойдя к столу, стала рассматривать разрисованную линиями и стрелками карту. Да, безусловно, это была несколько иная война, не та, которую я проходила в школе. Но все равно масштаб катастрофы был огромен.
– И сколько это продолжалось?
– Четыре года. Капитуляцию подписали в 23.55 по берлинскому времени. А в Москве уже было девятое мая.
Я разочарованно посмотрела на него:
– Практически то же самое. Я так и не смогла ничего сделать. Все это оказалось бессмысленно…
Сталин перебил мои вздохи:
– У тебя в руках конверт. Пятнадцать лет назад ты сказала мне, что я способен создать идеальное государство. Теперь было бы слишком поздно. Но в 1937 году… Ты даже не представляешь, чего бы я мог достичь, если бы поверил хотя бы в половину того, о чем ты говорила. Сколько у тебя осталось времени?
Я посмотрела на часы:
– Семь минут.
– Иди сюда. Посиди со мной.
По-прежнему прижимая к себе конверт, я села и положила голову ему на плечо:
– Ты знал тогда, в 1937 году, как сильно я тебя любила?
– Конечно знал. Ты помнишь, ведь я тебя насквозь видел.
– А ты? Ты любил меня?
– Любил. Но, как ни парадоксально это прозвучит, тот, который скоро встретится с тобой в 1937 году, любит тебя гораздо больше, чем я.
– Как это? Почему? – спросила я, пытаясь быстро вытереть непрошеные слезы.
– Я не верил тебе и смог пожертвовать нашими отношениями ради того, чтобы узнать правду. А тот, который там… Он сделает для тебя невозможное.
– Ты так убежденно это говоришь… – Я уже не могла сдержаться и плакала навзрыд. – Но почему ты думаешь, что не ошибаешься?
– Потому что я знаю его. А он доверяет только мне…
* * *
Таймер сработал. И я, зареванная, появилась на полу у Натаныча.
– Да боже ж мой! – воскликнул он. – Да хоть бы кто-нибудь за всю мою жизнь лил обо мне столько слез! Это ж надо! Да как ты можешь? Разве он того стоит?
– А что, слезы льют только по тем, кто этого достоин? – вся урыдавшись, спросила я. – Сплошь и рядом все наоборот происходит. Будто бы ты не знаешь!
Я положила конверт на диван и пошла в ванную умываться. Жара была зверская, и я буквально плавилась в своем платье, рассчитанном на прохладные вечера 1937 года. Хоть как-то приведя себя в надлежащий вид, я вернулась в комнату и застала Натаныча медитирующим над сталинским конвертом.
