– И что ты так на него смотришь? – спросила я, усевшись на диван и на всякий случай прижав к себе драгоценное послание 1952 года.
– Я это… Так сказать, думаю… – Он помахал на себя какой-то мятой картонкой. – Это ведь не просто пакет. И даже не бандероль какая-нибудь! Это завещание великого тирана двадцатого столетия самому себе! Ты понимаешь, насколько эксклюзивная информация в нем содержится?
– Понимаю. Понимаю. Очень хорошо понимаю, что у меня в руках запечатанный конверт, адресованный лично Сталину. А у тебя бзик читать чужие письма! И даже не проси меня об этом! Я не позволю. Давай сейчас же отправляй меня в 1937 год!
Натаныч был готов урыдаться вслед за мной:
– Ты не осознаешь масштабов! Ты действуешь во вред нашему общему делу! Из-за тебя мы не построим идеальный мир! – вопил он, пытаясь хоть как-то уговорить меня на противоправные действия. – Давай его распечатаем. Посмотри… Он ведь приклеен-то совсем чуть-чуть. Просто символически.
– Натаныч! Отстань! Я же сказала!
Но он не слушался и продолжал бегать передо мной, отчаянно жестикулируя:
– А кстати, обрати внимание! Насколько это невежливо со стороны твоего любимого вождя. Во-первых, по правилам хорошего тона вот так вот закрытые конверты с близкими людьми не передают. А во-вторых, от тебя у него вообще секретов не должно быть. Зачем он его заклеил? Скажи, зачем?
– Потому что знает, что я тут не одна машиной времени управляю! Догадался, наверное, что тебе в голову вступит по его документам шарить! Вот и запечатал. Все! Прекрати! Разговор окончен!
В отчаянии Натаныч решил перейти к грязному шантажу:
– Окончен разговор, говоришь? Да? Ну и лети в свой 1937 год! Пожалуйста. Вот комп. Вот сетка. Вводи координаты, время. Нажимай кнопку… И до свидания!
– Ах ты гад какой! – возмутилась я. – У тебя же там защита стоит. Я сейчас ткну в Enter – и все сотрется. Ага? И я собственноручно лишу себя возможности с ним встречаться?
Натаныч отбросил картонку и развел руками:
– Выбирай. Либо ты сидишь дома с конвертом в обнимку и пишешь мемуары о неожиданно прервавшемся романе с Отцом народов, либо мы сейчас аккуратненько отпариваем этот треугольничек, тихо-мирно смотрим внутрь, и я, как прежде, работаю для тебя богом любви. Ну что?
Я зло посмотрела на него:
– Натаныч, ты представляешь, что он со мной за это сделает?! Да он в порошок меня сотрет, если заметит, что конверт распечатан!
Он самодовольно расхохотался и потер руки:
– Ну не преувеличивай, я таки тебя умоляю! Ну поругает немного для проформы. Ты всплакнешь, искренне раскаешься. Тебе это, кстати, очень даже идет. Потом он снизойдет до великого диктаторского прощения. Растрогается от твоих прекрасных глаз с бриллиантами слез на ресницах. И скажет: ну что, мол, мне этот конверт дался, раз рядом со мной такая чудная женщина!
– Хватит уже. Хватит. Уж решил издеваться надо мной, так давай делай это молча. На, держи, – протянула я ему посылку.
– Молча так молча! – Он выхватил у меня конверт и умчался на кухню отпаривать клей. – Через некоторое время он прибежал обратно и, положив послание на пол, аккуратно отклеил треугольник.
Мы оба встали на четвереньки и с замирающим сердцем, работая в четыре руки, вытащили из несчастного конверта толстую пачку листов, исписанных сталинским почерком.
Натаныч издал стон раненого барса:
– Но это же грузинский язык!!!
– А ты думал, он на китайском сам себе письмо пришлет? – со злорадством ответила я. – Вот, читай теперь.
– А ты грузинского не знаешь? – обиженно, как ребенок, спросил Натаныч.
– Нет, генацвали! Не знаю.
– Плохо! Очень плохо! У тебя роман со Сталиным, а ты по-грузински не говоришь! Это недоработка какая-то! Вот что нам теперь делать?
– Понятно, что делать! – Я попыталась забрать у него листы. – Конверт запечатывать и адресату доставлять.
Но у Натаныча родилась новая идея:
– Слушай, а давай к Гоги сходим?
– К какому еще Гоги?! Ты рехнулся совсем, да?
– Ну к Гоги из тридцать пятой квартиры. Он же тебе в прошлом месяце во дворе шину помогал накачивать.
– А, ну да. Просто я как-то даже и не думала, что он Гоги. Мы его вообще-то Георгием Александровичем зовем. А он что, грузин что ли? Я знаю, у него жена русская.
Натаныч, окрыленный новой идеей, стал переодеваться, совершенно не обращая на меня внимания.
– При чем здесь его жена? – Он забегал по комнате в одних трусах, пытаясь отыскать брюки. – Важно, что сам он грузин. Правда, он всю жизнь в Москве прожил, но, наверное, язык-то родной не забыл, раз говорит с таким акцентом.
Я махнула рукой:
– Да это не акцент никакой, мне так кажется. По-моему, он просто дурака повалять любит. Так же как и ты со своим «таки». Поэтому и болтает он как в кино. А на самом деле вряд ли вообще читать по-грузински умеет. Может, он и не грузин вовсе…
– Ты что! – Натаныч наконец-то напялил штаны и занялся рубашкой. – Он сам мне говорил, что его бабка в тбилисском театре играла. Так что он нам обязательно поможет. Кстати! Я ему позавчера тестер дал, проводку прозванивать. Вот хороший повод, чтобы зайти.
– А ты думаешь, он дома?
– Сейчас посмотрю, стоит его машина во дворе или нет. – Он высунулся из окна и повис.
– Ну и долго ты там торчать будешь? – Я хотела побыстрее закончить эту безумную историю. – Что ты там высматриваешь? Говори уже, есть машина или нет?
Натаныч вернулся в комнату:
– Есть. Вроде бы на месте… Но знаешь… – Он снова взглянул за окно и обеспокоенно поскреб затылок. – Там опять этот синий «каблук» маячит.
– Ну и что?
– Не знаю. Но уверен, ничего хорошего это не принесет. Все! – Он схватил пачку сталинских листов и запихнул все это в потрепанный портфельчик, наверняка сохранившийся у него еще со времен Косыгина. – Идем, а то я умираю от желания узнать, что там написано. Комп не выключаю, все равно тебя скоро на дело забрасывать. Газ не горит. Окна пусть остаются открыты… В путь! – И он потащил меня к выходу.
Через несколько минут мы стояли перед дверью тридцать пятой квартиры:
– Вах! Кого я вижу! – громогласно поприветствовал нас утесоподобный Гоги. – Геннадий! Елена! Заходите! Жалко, жены нет, а то бы она что-нибудь вкусное состряпала…
– Гоги, тут такое дело… – Натаныч решил прямо с порога перейти к сути вопроса. – Срочно, понимаешь, срочно нужна твоя консультация. Скажи, ты по-грузински говоришь?
Наш сосед расплылся в белозубой улыбке:
– Слушай, зачем глупые вопросы задаешь? Не только говорю! Стихи читаю, песни пою! Хочешь, сейчас вам свою любимую исполню? – он попытался что-то запеть, но мы его остановили, отчаянно замахав руками.
