– А сейчас иди к себе, отдохни, заклей конвертик и успокойся, – заявил он, по-отечески заботливо поднимая меня с дивана. – Думаю, что часам к восьми вечера все будет готово.
Оставив его наедине со своими безумными мыслями, я забрала посылку, пошла домой, аккуратно приклеила бумажный треугольник и, приняв душ, слегла в кровать и заснула, задыхаясь в дыму лесных пожаров.
* * *
Часа через три меня разбудил телефонный звонок:
– Ты только не волнуйся, но комп сломался. У него блок питания полетел, – сказал, заикаясь, Натаныч.
– Блок питания? – Я села на кровати. – От того, что хакеры на тебя напали? Скажи мне, вот ты враль такой от природы или этому тебя в твоем «почтовом ящике» научили?
Он захихикал:
– Умная, да? Ну хорошо, блок питания в норме. Проблема другая. Короче, так. Если хочешь лететь в тоталитарный 1937 год сегодня ночью, то давай мне свой лэптоп, я буду из него машину времени делать. А ежели тебе милее наша демократическая действительность, то можешь подождать еще денек…
– Понятно… – Я метнулась к столу и быстро включила ноутбук, чтобы успеть заархивировать и защитить паролем все личные документы и фотографии, по которым Натаныч с его манией совать нос, куда не следует, непременно будет лазить. – Сам зайдешь или мне подняться?
– Сиди уж, красавица… Сейчас буду…
После его ухода я несколько минут бесцельно побродила по квартире, а потом вышла на балкон посмотреть, стоит ли еще во дворе загадочная синяя иномарка. Оказалось, что она действительно облюбовала себе место возле трансформаторной будки и, по всей видимости, никуда уезжать не собиралась. На этот раз у нее было приоткрыто водительское окно, и мне было хорошо видно, как человек за рулем что-то пьет из пластикового стаканчика и разговаривает с кем-то сидящим на заднем сиденье. Интересно, они действительно торчат здесь, чтобы прослушивать наши разговоры, или Натаныч это для красного словца брякнул? Посетовав в душе, что за всю жизнь не прочитала ни одного детектива, я вернулась в комнату. У меня было ощущение, что я живу в каком-то мире ужасов, где, с одной стороны, царствует расстрельный мрак 1937 года, а с другой – не дает никуда рыпнуться колпак, созданный неизвестными наблюдателями. Если Натаныч прав и его действительно пасут, то больше нам нельзя открыто обсуждать планы оптимизации общества. Придется это делать как-то тайно, хотя… В том случае, если какие угодно структуры задались целью нам помешать, то, ясное дело, они не ограничатся одним взломом программы…
Ближе к полуночи, не имея никаких вестей от куда-то запропастившегося Натаныча, я начала беспокоиться, уж не случилось ли с ним чего-то ужасного со всеми этими полуреальными мафиозными группировками и хакерскими атаками. Я навела макияж, надела легкое платье и, оставив Глебу записку о том, что уехала на саммит африканских стран, взяла сталинский конверт и пошла на девятый этаж.
– О! Какие люди и без кремлевского конвоя! – поприветствовал меня Натаныч, с трудом держась на ногах. – Заходи. Черный воронок отвезет тебя к твоему кровавому тирану. Хотя… Кажется, кровавым тираном называли Иосипа Броз Тито… Но это не суть…
– Ты что, пьяный, что ли? – удивленно спросила я, уловив недвусмысленный запах перегара, и прошла в квартиру.
На столе красовался натюрморт из почти пустой бутылки водки, граненого стакана и чахлого хвоста колбасы. За все годы нашего общения я впервые видела Натаныча в таком состоянии.
– И как это понимать? – спросила я, осторожно присаживаясь на пуф.
– А как тебе больше нравится! Хочешь – понимай это как есть. А хочешь – строй иллюзии… – Он пьяно расхохотался.
– Ты ноутбук настроил? – Я чувствовала, что мои нервы натянулись, как стальные тросы вантового моста.
– Да. А как же! Я же гений! Можешь садиться на пол. И ту-ту… Лететь куда подальше! – Он на удивление ловко перекинул ногу через спинку стула и сел на него верхом. – Только вот ответь мне… Ну ответь как на духу! Чем тебе так нравится Иосиф твой Виссарионович?
– Тебе-то какое дело?
– А я тебе скажу. Скажу, какое мне дело. Ему там сколько сейчас лет? Примерно пятьдесят семь или пятьдесят восемь… Так… А тебе сороковник…
– Мне еще тридцати девяти нет. Может, хватит тут ерундой страдать?
Он отрицательно поводил пальцем:
– Ни за что ты не уйдешь от ответа! Хочу понять… Да! Я таки понять хочу, что ты в нем нашла! Ну что?! Связалась бы с молодым, красивым, богатым… А тут… Тьфу! Одним словом. Он же ведь… это… ну никак уже, просто никак, скорее всего… Я же помню себя в его возрасте.
Я начала свирепеть:
– Слушай, ты, алкаш-новобранец! Был бы ты трезвый, я бы, может, и промолчала. Но раз ты нахрюкался, я тебе скажу. Ты такие предположения делаешь, потому что свечку в 1937 году держал? Или из-за того, что вдруг ко мне воспылал какими-то далеко недружескими чувствами? А?
– Тебе шестнадцать лет было, когда мы познакомились! Я тогда еще пожалел, что ты такая карапузина. А знал бы, что ты, когда вырастешь, геронтофилией страдать будешь, так, может быть, я бы это…
– Заткнись! – Я подошла и схватила его двумя руками за воротник рубашки. – Чем я страдаю – дело мое. А вот ты болен мазохизмом, потому что, видимо, очень хочешь услышать то, что я тебе сейчас скажу. Сталин – фантастический любовник. Понимаешь? Фантастический! А наша разница в возрасте меня вообще с ума сводит. Так что ты сейчас отправишь меня на дачу в десять вечера того же дня, а сам ляжешь спать в ожидании утреннего похмелья!
Я повернула его к ноутбуку, проследила, чтобы он ввел все так, как нужно, и села на пол, отчаянно вцепившись в электроды. Он постучал кнопками и спросил:
– Готова?
– Давно.
– Ну и лети тогда в полночь. Пусть он там поскучает немного без твоих виртуозных ласк…
Я хотела выкрикнуть какое-то ругательство в его адрес, но не успела, так как оказалась в пустой спальне 1937 года.
* * *
Я сидела и боялась встать. Откровенно вскрытый конверт и двухчасовое опоздание сулили мне прием в стиле 1941 года. Однако тянуть дальше было бессмысленно, и я, взяв себя в руки, пошла сдаваться. Выйдя из спальни, я открыла дверь в большую комнату и быстро зашла внутрь.
Сталин, который, видимо, два часа напролет сидел здесь и курил, поднял на меня глаза и отложил трубку на стол. Я стояла и от страха не могла выдавить из себя ни слова. Я была готова к приступу ревности, скандалу из-за того, что распечатала конверт, и даже к выговору за то, что не пришла сюда сразу после визита в 1952 год, а болталась в своем времени до ночи. Но того, что произошло дальше, я никак не ожидала.
Он резко встал. Подошел ко мне и вдруг стал обнимать меня так, как не делал еще ни разу за все время нашего знакомства. Даже если бы он сам там, в 1952 году, не рассказал мне о том, что любил меня здесь, в 1937-м, то после этих объятий у меня не осталось бы никаких сомнений в силе его чувств. Он целовал меня, не говоря ни слова, но для меня это было гораздо важнее признаний.
