– Все?
– Да.
– Знают?
– Да.
– А они знают, что в 1937 году можно было по откровенно фальшивым документам в Кремль пройти? А что бы эти «все» тебе сказали, если бы услышали, что тебя с этими самыми документами ко мне в кабинет пропустили?
– Но ты же говорил, что это был твой приказ. Пускать всех, кто захочет пройти.
– Да, но он касался людей с более-менее нормальными бумагами. По крайней мере, я так думал. Но меня, как это тут часто у нас бывает, поняли несколько буквально. Это вообще был день всеобщего безумия. Сначала неразбериха с твоим приходом. Потом НКВД, куда я тебя не отправлял.
– А куда ты меня отправил? К профессору Ганнушкину на прием?
Он рассмеялся:
– Ганнушкин умер пять лет назад. А жаль. Я бы к нему сходил.
– Зачем? – не поняла я.
– Спросил бы у него, каким таким гипнозом ты на меня действуешь, что я веду себя непонятно как. Привычкам своим изменяю. С женщиной вопросы государственной важности обсуждаю. Думаю о тебе постоянно. Не было со мной такого никогда. Не свойственно это мне… – Он затушил папиросу и замолчал.
– Ты недоволен? – забеспокоилась я, чувствуя, что до конца не понимаю, к чему он клонит.
– Не знаю пока, доволен или нет. Вот прочитаю, что я там написал, и решу.
– Так, может, ты прямо сейчас это сделаешь?
Он выпутался из моих объятий, встал и, подойдя к столу, посмотрел на пачку листов:
– Это не так просто. Я там, в 1952-м, хорошо постарался. Теперь мне дня три потребуется, чтобы это расшифровать.
«Ага! – подумала я. – Значит, все-таки шифрограмма».
– Но это же так интересно! – всплеснула я руками. – Может, хоть немного попробуешь перевести? А?
Он посмотрел на меня с видом человека, привыкшего к тому, что живет на склоне действующего вулкана:
– Нет, ты поразительная женщина. Поразительная. Если вдуматься хорошенько в то, что тут у нас с тобой происходит, то уже никакой Ганнушкин не поможет. За окном ночь глубокая. А мы тут будем шифровками заниматься. Все! Скажи мне, когда ты утром уйдешь?
Я опять вспомнила про пьяную подставу Натаныча и подумала, что он вполне мог из вредности ограничить мое пребывание в прошлом и выставить таймер вместо максимума часа на три:
– Слушай… А я ведь не знаю. Вот честно, честно.
– Так!.. – Сталин сверкнул на меня взглядом. – Мало того, что я вынужден мириться с тем, что ты живешь в каком-то своем мире и не принадлежишь мне, насколько я бы этого хотел. Теперь еще я должен зависеть от ревности друга твоего ненормального!
– Но я…
– Хватит разговоров! Иди в комнату и спать ложись прямо в платье и с букетом в обнимку, раз не знаешь, когда тебя домой вернут. Придешь в Кремль послезавтра ровно в пять на два часа. И учти, если ты опоздаешь… Хоть на минуту! То горячо пожалеешь, что вообще на свет появилась.
– А ты что сейчас делать будешь? – расстроилась я от такого неожиданного поворота событий.
– Завещание свое читать. И думать, как мне с тобой дальше поступить. То ли народным комиссаром по развитию Советского Союза назначить. То ли расстрелять наконец, чтобы не мучиться…
Поняв, что разговор окончен, я тяжело вздохнула и ушла в спальню, где, как мне было велено, завалилась спать, прихватив с собой неизменные розы.
* * *
Проснулась я от того, что телепортировалась на листы ватмана. На часах было пять утра. Натаныч, который беспробудно храпел на диване, действительно сократил время моего вояжа. Злая, я встала и, прижимая к себе колючий букет, ушла домой, громко шарахнув дверью.
Вечером раздался телефонный звонок.
– Привет! – Голос моего протрезвевшего друга звучал глухо и виновато. – Когда придешь?
– Когда партия прикажет, – сквозь зубы процедила я.
– А когда она прикажет?
– Минут через сорок! – В глубине души я порадовалась, что он все-таки позвонил.
Переодевшись, я отправилась наверх.
– Заходи… – Он понуро встретил меня на пороге.
Я прошла и села на диван. Он протянул мне ноутбук:
– Забери. Я починил свой комп. Программы у тебя стирать не стал. Может, еще понадобятся. Они защищены, поэтому ничего не трогай.
Не зная, как мне выразить все свое негодование по поводу его пьяной выходки, я нервно звенела ключами от квартиры. Минут через пять Натаныч не выдержал и воскликнул:
– Ну не молчи уже! Я так не могу, в конце-то концов! Ну напился. Ну наговорил тебе ерунды всякой.
– Да, – всплеснула я руками, – ну отправил меня не в десять вечера, а в полночь. Ну и вернул не в восемь утра, а в пять. И что мне теперь, низко кланяться тебе прикажешь? А то, что я втык получила за распечатанный конверт? Это тоже ничего не значит?
Натаныч встал и торжественно произнес:
– Я готов загладить свою вину! Пьянству – бой! Никакого произвола и насилия над личностью! Говори, куда тебя отправлять!
Решив, что пока еще он не заслужил моего доброго отношения, я села на пол и холодно произнесла:
– В Кремль, пожалуйста. На два часа. В 17.00.
Он быстренько сунул мне в руки штекеры, бросился к клавиатуре и нажал кнопку.
Сталин поднял меня с ковра.
– Хорошо, что ты вовремя. Нам серьезный разговор предстоит. Садись. – Он показал мне на стул, а сам сел на свое место.
Я увидела, что кроме листов 1952 года на столе лежит еще одна пачка аккуратно исписанных страниц. Видимо, для того, чтобы расшифровать свое послание, ему понадобилось переписать его заново.
Мне не хотелось начинать разговор первой, поэтому я стала молча наблюдать за ним. В его поведении определенно появилось что-то новое. Сначала я не поняла, что же именно меня так поразило. Но потом я заметила в его глазах какой-то необычный блеск. Азарт? Нет… Желание предпринять какой-то рискованный шаг? Это тоже было неверно… Возможно, я так и находилась бы в неведении, если бы он не закурил папиросу. Медленно достав ее из коробки, он чиркнул спичкой, затянулся и посмотрел на меня сквозь дым с каким-то затаенным предвкушением почти нечеловеческого удовольствия, которое он испытает, когда реализует свои планы. В этот момент я увидела, как в одной мимолетной искре этого взгляда отразилось все грандиозное будущее нашей страны.
– Я все прочитал, – сказал он, стряхивая пепел. – Ты права. Одной жизни вполне достаточно для того, чтобы превратить Советский Союз в незыблемое государство, которое простоит века. Этим мы с тобой и займемся.
– А как? – спросила я, понимая, что не могу глаз от него отвести.
– Большевистскими темпами.
