– И что я должна делать? – Неожиданно до меня дошло, что когда мои мифические идеи стали приобретать реальные очертания, я оказалась совершенно беспомощна в своем непонимании механизмов мироустройства. – Мне кажется, я уже столько всего рассказала.
– Все обстоит немного не так, как ты себе представляешь. Теоретически мне нужны компетентные кадры…
– А! Знаю! Кадры решают все! – решила блеснуть я. – Эта крылатая фраза. 1935 год!
– Очень хорошо. Вот ты и будешь выступать в роли этих кадров, которых у меня нет. Но для начала расскажи мне, как именно изменения 1937 года коснутся твоего времени, если мы находимся в разных реальностях? Если здесь войны не будет, то там, в твоем будущем, естественно, трупы из могил не встанут. Так каким же образом ты собираешься добиться серьезных изменений?
Я удивленно посмотрела на него. Оказывается, он, в отличие от меня, без труда разобрался во временных парадоксах. И теперь так запросто рассуждал об этом, как будто машина времени была для 1937 года чем-то вроде паровоза.
– Понимаешь, мы с моим другом Геннадием Натановичем договорились, что в случае успеха запустим вторую программу. Одно нажатие кнопки – и мир начнет трансформироваться. Он сказал, что после этого в течение примерно десяти лет жизнь будет меняться итерационным путем. Прошлое останется прошлым. Но будущее изменится. Ты знаешь, что такое итерационный путь?
– Судя по названию, речь идет о процессе, в результате которого цель достигается посредством повторения каких-то операций, – предположил Сталин. – Значит, он планирует постепенно притянуть одну реальность к другой. В итоге получится, что в бесконечности они должны будут соединиться. Но бесконечность – термин, который не подходит для истории.
Я пожала плечами:
– Не знаю. Может, тебе лучше у него самого спросить?
– Это хорошая идея. Когда вернешься домой, сразу пригласи его сюда в кабинет. Думаю, часа будет достаточно. А теперь давай прогуляемся. Сегодня погода хорошая.
Мы вышли на территорию Кремля и, как обычно, пошли в сторону Соборной площади. У меня было какое-то странное состояние. С одной стороны, я добилась своего и наконец-то подвигла Сталина начать думать о серьезных мерах по оптимизации государственного устройства. Но, с другой стороны, я вдруг отчетливо поняла, что больше не воспринимаю его как историческую личность. Более того, мне пришлось расписаться в том, что я влюбилась настолько, что перспектива его серьезной работы не только не радует меня, а, напротив, навевает тоску. Если он сейчас с головой окунется в дела, то на меня у него не останется времени. И как я это переживу? С ужасом я пришла к выводу, что уже не нахожу себе места в 2010-м, а все больше осознаю себя жительницей 1937 года. Мне стало страшно. А если это прервется? Если в той синей машине действительно сидят люди, которые хотят нам помешать? Как я буду тогда существовать?
– Что с тобой случилось? Почему ты грустная такая? – Сталин остановился и облокотился на парапет, разглядывая Замоскворечье. – Все идет по твоему плану. Или у тебя там неприятности произошли?
Я поежилась от налетевшего порыва ветра:
– Мне страшно.
– Потому что отношения у нас с тобой ненормальные, – стукнул он кулаком по перилам парапета. – И я ничего не могу с этим сделать. Расскажи мне, как ты сейчас живешь. Ты же постоянно здесь. Как ты там работаешь вообще?
– Да так… – Я сделала неопределенный жест рукой. – Урывками. Время от времени… Я что-то устала. Раньше бы все бросила и поехала куда-нибудь на море. В Турцию, например…
– Куда? – удивился Сталин.
Я наконец-то рассмеялась:
– Туда, именно туда, где Кемаль Ататюрк правит. Скоро умрет. В 1938 году. Ай, ладно! Ну его.
Он внимательно посмотрел на меня:
– Зря я тебя ночью выгнал. Потом пожалел. Ты сегодня-то сможешь прийти?
– Конечно, – провела я ладонью по его плечу. – А когда?
– В одиннадцать. До утра.
– Приду. – Мне вдруг захотелось задать ему вопрос, который уже давно не давал мне покоя. – Скажи… Ну этого быть не может… Но все-таки… Вот если бы так получилось, что ты должен был бы сейчас в 2010 году Россией управлять, то как бы ты это делал?
– А ты как думаешь? Хотя нет, я знаю, что ты ответишь… – Он как-то недобро усмехнулся. – Видимо, там у вас мнение сложилось на этот счет… Полстраны расстрелять. Четверть посадить. Оставшихся заставить работать. Да?
От его тона я впечаталась в парапет:
– Ну… Примерно что-то в этом роде…
– А вот знаешь, мне интересно, у вас там кто-нибудь понять пытался, чем на самом деле эти меры были вызваны? Или дальше утверждений твоего двадцатого съезда никто не продвинулся?
Я коротко рассказала ему все, что помнила о самых распространенных объяснениях сталинских репрессий.
– Не знаю, – посмотрел он куда-то в сторону реки, – или ты внятно объяснять не умеешь, или я действительно такой механизм запустил, которым никто после меня управлять не смог. И с перепугу насочиняли всякой ерунды.
– Ты хочешь сказать, что у тебя тут в 1937 году никого не сажают, не расстреливают? – сама себе удивляясь, спросила я. – И что лагерей нет? И Лубянки, где я побывать умудрилась? И Ежов тут не орудует?
– Ежова вчера расстреляли, – спокойно сказал Сталин и посмотрел на меня. – И хотя я привык категорически пресекать подобные разговоры и не обсуждать с женщинами свои действия, тебе в виде исключения скажу. Если бы я не проводил именно такую политику, которой я до сих пор старался придерживаться, то ты бы там у себя в будущем жила даже не в куске огромной страны, именующейся у вас Российской Федерацией, а в деревне, которой бы правил наместник какого-нибудь государства наподобие Германии. – Он сделал паузу. – А что касается 2010 года… Трудно сказать, как бы я поступил тогда. Этот вопрос действительно отсюда решать надо, потому что у вас, мне кажется, основная проблема в том состоит, что времени много напрасно потеряли, занимались не тем, чем надо, а потом увлеклись разворовыванием народного добра, выбрали для управления государством самый простой путь и именно по нему и пошли. Кроме того, западная буржуазия хорошо постаралась, да, как я понимаю, и не перестает в этом направлении работать. Результат получился соответствующий.
Меня увлекла эта тема, и я решила ее продолжить. Но сначала мне захотелось узнать подробности неожиданного окончания ежовщины:
– А Ежов… Он… Что с ним такое случилось-то?
– В «Правде» сегодня написали, что случилось. Он был агент иностранной разведки. Ты что, удивлена? Он там, в твоем прошлом, дольше проработал?
– Ну да… Как-то вроде еще не время… – Тут я вспомнила про Лаврентия Павловича. Мама дорогая! Только его мне тут не хватало. – А на его место кого назначили? Берию?! – воскликнула я испуганно.
Он засмеялся:
– Почему Берию? У него пока другие обязанности есть. А там посмотрим, как сложится. Ты не лезь в эти дела. Все равно ничего не понимаешь. Только беспокоишься понапрасну. Нравится тебе о гипотезах фантазировать – вот и фантазируй. Что тебе еще интересно?
