Я обняла его и закрыла глаза. Мне пришло в голову, что когда я имею возможность дотрагиваться до него, то напитываюсь энергией. Это было каким-то наркотиком, на который я подсела и была уже не в состоянии соскочить. И что ему пришло в голову весь вечер держать меня на расстоянии? Только бы он еще что-нибудь не выдумал о моих родственниках. Не дай бог до него слух дойдет, что мой дед энергетик контрой был, да к тому же из донских казаков вышел! Как я тогда всю семью отмазывать от Лубянки буду? А если еще всплывет, что прапрадед мой по маминому отцу был священник, тогда вообще катастрофа случится.
Но на этом Сталин решил прекратить изучение моего генеалогического древа. И оставшееся время мы провели в любви и согласии. Утром я удалилась домой с партзаданием, расписанием полетов и координатным прибором в руках.
* * *
– Это хорошо, что ты не спишь, – сказала я Натанычу, когда увидела его сидящим на диване. – Что, от своей жары что ли так рано проснулся? Или новые идеи тебе покоя не дают?
Он хихикнул:
– И то, и другое. А ты что притащила? Давай рапортуй!
Я перебралась к нему на диван и отдала прибор:
– Сталин сказал, что он тебя проинструктировал. А ты мне ничего и не говорил об этом. Ну… И? Куда он хочет меня отправить?
Натаныч бережно взял координатный замеритель и отставил его в сторону:
– Твой драгоценный вождь взял с меня подписку о неразглашении тайны. А я, как ты знаешь, государственные секреты не выдаю. Так что хочешь – пытай меня, хочешь – плачь… Буду молчать как рыба.
Я недовольно посмотрела на него.
– И этот человек называет себя моим другом! Вот когда ты сталинское завещание хотел прочитать, я, между прочим, согласилась. После шантажа, конечно, но все-таки… Эх, ладно… – Я положила ему на колени листок с расписанием моего свадебного дня. – Смотри! Завтра будешь меня в эти часы отправлять. Нас ждет церемония бракосочетания. Банкет состоится в Георгиевском зале.
– Батюшки милые! – Натаныч присвистнул. – Какой размах! И это в тридцать-то седьмом году! Ты, видать, совсем ему голову вскружила, что он решил свадьбу в Кремле закатить. Да… Подарит он тебе корону из Алмазного фонда. И таким образом опередит всех и станет первым коррумпированным правителем страны Советов. И после этого ты таки будешь мне рассказывать, что пошла туда строить идеальное общество? Гнилая кровушка, ой гнилая… Ну ничего. Пусть разбазаривает народное добро. Все равно это в параллельном мире происходит. Он, наверное, вообще там с тобой о делах забыл, да? Только и думает, когда кремлевский рабочий день наконец закончится…
Я шлепнула его голой коленке:
– Заткнись, сделай одолжение. Вот знаешь ведь, что я влюблена, что буду переживать от любого твоего недоброго слова… Но все равно норовишь гадость брякнуть!
– Ой, ой, ой! – передразнил он меня. – Ты влюблена… А скажи-ка мне, романтическая ты наша героиня, если бы он Сталиным не был, ты бы в его сторону хоть взгляд кинула?
– Натаныч! – укоризненно посмотрела я на него. – Ты задаешь банальный мужской вопрос. У вас у всех на этом пункт. А если бы я не был таким умным… А если бы я не был таким богатым… А если бы я пришел с войны с ампутированной головой… Это же ерунда!
– Что значит «ерунда»?! – взвился он, видимо вспомнив о какой-то печальной истории своей молодости. – Ты мне на вопросик-то ответь. Скажи, если бы он диктатором СССР не был, ты бы в него влюбилась?
Я рассмеялась:
– А кем бы он был? Священником в Тбилиси? С женой и кучей детей? Нет. К твоему сожалению, а может быть, к злорадной радости, признаюсь тебе, что я влюбилась именно в Сталина, а не в Иосифа Джугашвили. Так что можешь сколько угодно рассказывать о моей дурной кровушке… Мне все равно…
Он махнул на меня рукой как на совсем пропащего человека:
– Все вы, женщины, одинаковы… С вами можно только развлекаться и шутки шутить. А когда доходит до чего-то серьезного, начинаются измены, подставы, обманы и прочая дрянь. Давай рассказывай дальше, что там у тебя еще интересного. Листочки какие-то притащила… Это запись тоста, который ты будешь за столом произносить? Мол, оправдаю надежды, поведу страну к светлому коммунистическому будущему?
– Это мое партийное задание. Но пока не знаю, как его выполнить. – Я показала ему бумаги. – Давай вместе посмотрим. Смысл в том, что ему не хватает информации. И он хочет почерпнуть ее из современной литературы. Но что именно ему надо, не так-то просто понять.
Натаныч довольно захмыкал и начал знакомиться со списком:
– Да… – сказал он через некоторое время. – Если он во все это вникнет, а потом переведет на реалии 1937 года, да еще начнет этими знаниями пользоваться… То, скорее всего, история пойдет каким-то другим путем. Но вот каким? Это вопрос! Потому что неизвестно, насколько он способен трансформировать теорию в практику и куда именно захочет вертеть земной шар.
– Это ты красиво сказал! – Я пожала ему руку. – Молодец. Только теперь объясни мне хоть примерно, чего он хочет.
Спустив очки на нос, Натаныч с видом эксперта еще раз изучил страницы:
– Ну, не знаю… Расскажу тебе о том, как лично я понимаю все, что здесь написано. В принципе, как мне кажется, ничего такого сложного, просто он заменяет термины описаниями… Вот из этого абзаца, например, можно сделать вывод, что ему осточертела политэкономия. И он, в душе понимая, что с одной только этой, так сказать, общественной наукой каши не сваришь, желает изучить историю экономических теорий, а сразу за этим и сами экономические теории вообще. С этим ясно. Затем… Ну, я так думаю, что он кроме всего прочего каким-то образом догадывается, что эта самая политэкономия в паре c научным коммунизмом вытеснили из советской действительности то, что сейчас называется политологией. При этом заметь, что словосочетание «научный коммунизм» он не использует, так как фактически это понятие появится чуть позже, вследствие чего ему приходится тратить довольно много слов для выражения своих мыслей. Так вот… Вне всякого сомнения, его интересует политология – ее методы, задачи, функции и все такое прочее. Кроме того, его занимает и социология. Так, так, так… Интересно… После этого он делает вывод, что вся дребедень, о которой он тут говорит, а проще говоря, все тот же научный коммунизм, является для его времени неким советским направлением политтехнологий. Поэтому он хочет знать, какие существуют политтехнологии и как их применяют в реальных условиях. Ага… Что у нас дальше? Ну, это пространное описание я могу перевести только как конституционную экономику. Больше ничего в голову не приходит. И надо сказать, что это очень странно, так как, по-моему, она появилась годах в 1980-х. Ну, значит, о чем-то он таком думал, когда это писал… Теперь здесь… Ну это просто. Речь идет о макроэкономике. В его времени она уже, кажется, есть в зачаточном состоянии… Ну и, наверное, ему любопытно, что будет дальше.
– А это что? – показала я на не совсем разборчивую строчку.
