Натаныч присвистнул:
– Батюшки милые! Не нравится мне это. Как-то, знаешь ли, попахивает идеями… Ты знаешь, по твоему лицу вижу, что знаешь, какими идеями… Так что иди-ка действительно разберись, что он там еще выдумал, твой гений всех времен и народов. И кстати! Вы многое пропустили, товарищ Санарова.
– Ты о чем?
– Жара кончилась. Так что дети на Валааме мерзнут, а моя итерационная программа прошла второе испытание.
Я подбежала к открытому окну. На улице действительно стояла вполне нормальная теплая погода.
– Фантастика! Тебе Нобелевскую премию надо вручить! А ты еще будешь править эту программу?
– Да… Придется… – поскреб он затылок. – Когда я второй раз в 1974-й летал, то там одного мужика встретил… Мы с ним когда-то мечтали вместе машину времени изобрести… Его потом грохнули в 1993 году… Ну не важно. Так вот, он мне идейку подсказал, нюансик, на который я внимания не обратил. И знаешь, я наконец-то догадался, что надо сделать, чтобы все корректно работало. Так что я тут сижу и уже сутки над этим тружусь.
– Но тестировал-то ты старую программу, – сказала я и села на пол. – А сейчас новую сделаешь и опять жару устроишь? Или теперь на тайфуны переключишься?
Он скрестил руки на груди и уставился в экран:
– Старая тоже вроде работает. Но… Честно говоря, вероятность того, что она запустит эту итерационную переделку мира, составляет 73,55 процента. А новая нам бы дала 99,98 процента.
– А на сто процентов ума не хватает? – возмутилась я. – Что-то слабовато ты справляешься. Ладно. Забрасывай меня в одиннадцать вечера через пять дней до утра.
– Пять дней?! Это мне снова реальность перепрограммировать? Что, так трудно соблюдать правило и летать туда не реже чем раз в четверо суток?
Натаныч достал медную пластину и произвел с ней привычные манипуляции.
– Слушай, – начал ехидничать он, вручив мне штекеры. – А что это он тебя не каждый день приглашает? По каким таким причинам в ваших свиданиях периодически наблюдаются столь значительные перерывы?
– Не догадываешься?
– Нет.
– А знаешь, почему не догадываешься?
– Ну и? – удивленно уставился он на меня.
– Потому что у тебя детей нет. А у него есть. И ему приходится еще и ими заниматься, а не только мной. Все, хватит разговоров. Отправляй меня. Хотя нет… – Я встала с ковра. – Пойду-ка я переоденусь. А то мало ли что он мне там скажет. Вдруг на какое-нибудь идеологическое мероприятие заставит идти. Тогда надо быть в соответствующем виде.
Через час я расфуфыренная пришла обратно и притащила Натанычу свой рабочий ноутбук:
– На, подключись к сети. А то я вижу, что у тебя тоска неземная в глазах от недостатка информации. Почитай новости свои любимые, диссертации на разные темы… Что ты там еще смотришь обычно… Я все равно сейчас не работаю, а тебе будет полезно душой отдохнуть.
От радости Натаныч готов был меня расцеловать и, не став приставать с дурацкими вопросами, быстро переместил в 1937 год.
* * *
Сталин встретил меня в парадной форме. У него было отличное настроение, и, подав мне руку, он с улыбкой сказал:
– По твоему платью можно сделать вывод, что ты на календарь иногда смотришь. Я удивлен. Мне казалось, что ты только примерно представляешь себе, какой день за окном.
Я удивилась:
– Так… Вроде седьмое ноября прошло уже. Что ж тут у нас за праздник, что ты в белый китель переоделся? Страна опять новым курсом пошла?
– Пошла, – рассмеялся он. – Ты угадала. Но парад по другому поводу. У тебя день рождения сегодня.
– Да? Мне даже в голову это не приходило. Что ж это получается, что мне досрочно тридцать девять стукнуло? Я не согласна. Хочу быть молодой! – Я поцеловала его и улыбнулась.
– Ну а подарок мне куда девать? Ждать, пока тебе в 2010 году тридцать девять исполнится?
– Может, оставить его до Нового года?
– Тогда тебе не в чем будет на улицу выйти, – сказал он и, взяв с кровати какую-то шубу, накинул мне ее на плечи.
Я провела рукой по шелковистому меху глубокого, почти черного цвета:
– Спасибо… А что это такое?
– Соболь, конечно. И раз день рождения у тебя в моей реальности, то и фасон годится только для 1937 года. Ну все, пойдем ужинать, а то у меня к тебе серьезный разговор есть…
Серьезный разговор, парадная форма, черный соболь и упоминание о том, что страна пошла новым курсом, сулили мне очередную неожиданность. И как это все связано с идеологией? Мы сели за стол, накрытый по праздничному варианту, и стали пить терпкое вино нашей любви – саперави. После заздравного тоста и всевозможных пожеланий Сталин резко сменил тему и спросил:
– Тебя в детстве крестили?
Такого вопроса я ожидала меньше всего:
– Да, в десять лет. Меня епископ крестил… Я забыла, какой именно, но епископ.
– А с мужем своим, эмигрантом ты венчалась? – Он как-то непонятно посмотрел на меня.
Я заерзала на стуле:
– Нет.
– А почему?
И что ему сказать? Что я так рано выскочила замуж, потому что залетела? Свадьбы толком не было. А когда мы собрались ее отметить, случился путч 1991 года, кроме того, начался пост, поэтому венчание, о котором мы было задумались, пришлось отложить на неопределенный срок, ну а потом в этом и вовсе отпала необходимость. Не зная, как лучше ответить, я пожала плечами:
– Ну… Ну… Это было не принято.
– А раньше ты говорила, что это, наоборот, стало пользоваться популярностью. Так что же было на самом деле? Ты действительно с ним не венчалась? И вообще ни с кем не венчалась?
– Нет, конечно!
– Очень хорошо. – Он долил нам вина. – Значит, послезавтра ты обвенчаешься со мной.
– Мама дорогая! – От удивления я плеснула вино на скатерть. – Ты… Ты… Я… Я…
– Понятно, – засмеялся он, – ты опять впала в свое сильное душевное волнение. Ну помолчи немного, успокойся. Ты, кстати, где хотела бы венчаться? Может, у тебя церковь какая-нибудь любимая есть?
Я обрела дар речи и прикрыла тарелкой неэстетичное винное пятно:
– Ну, зная тебя, можно было бы предположить, что, скорее всего, тебе захочется сделать из этого события политически важное мероприятие. Так сказать, на глазах у всей станы меня под венец повести. Но вот беда! Самый большой храм Москвы-то ты взорвал. Там теперь Дворец Советов строят…
– Так! – треснул он ладонью по столу. – Забыли о Дворце Советов! Не будет его. Я тебя отвезу посмотреть, что там сейчас. Клумбы, асфальт и деревья. Что ты еще можешь предложить кроме храма, которого уже нет?
Я задумалась, пытаясь представить себе, какое место отвечало бы его амбициям больше всего. Но никак не могла вспомнить, что вообще в 1937 году было открыто. Почему-то на ум пришел Иоанн Грозный.
